Мир рухнул 24 октября 2005 года, когда мы только освоились на новом месте. Мы еще помнили предыдущую катастрофу, и особенно этот контраст между нетронутостью травы, сонной водой, в которой отражались кроны деревьев, темнеющее небо, едва начавшие появляться в нем вечерние звезды и мы, и плывшими по реке обломками – фанерными ящиками, досками, набухающей бумагой, самолетными крыльями, сиденьями от качелей, барабанами, байдарками и каноэ, скелетами из папье-маше. Все, что тогда не плыло мимо нас, ушло ко дну, и мы видели это и плакали.

В этот раз была пустыня. Ураган поднялся на закате, навалился с горизонта, снес наши шатры, опрокинул стены, схлопнул лестницы, разметал предметы. Песок все прибывал, острое и угловатое стало плавным и незаметным глазу, и наши собственные фигуры были песчаными вихрями, коконами без четких очертаний.

* * *

Главное – не слишком удаляться от населенных пунктов и чтобы ландшафт нам в принципе нравился. Оборудование помещалось в несколько арендованных фур. Демонтаж не занимал много времени, сложнее было с перевозкой и установкой: с каждым переездом деталей становилось все больше – мы ничего не могли с собой поделать. Но проходило около недели, и вот уже мы готовы принимать посетителей. «Мир» распахивает двери – так про нас писали на афишных тумбах и в местных газетах, в разделе «разное».

Мы начали с относительно небольшого ангара в холмистой местности, судя по размерам, для двухместного самолета. Когда-то к ангару вела дорога, но ее размыли дожди. Мы разделили его перегородками, и в образовавшихся комнатах разместили нашу тогдашнюю коллекцию. Разложили камни – речные, морские, выкопанные из земли, а также свалившиеся с неба в виде метеоритов, комков огненной лавы или неустановленным путем; расставили аквариумы – с пустой водой, непустой и утекающей; нарисовали на потолке радугу, облака и солнечный протуберанец, а также прикрепили поляроидный снимок лунного затмения. В крыше была дыра, и временами стало получаться, что лун две, но мы не стали ничего предпринимать. Когда все было готово, мы украсили ангар гирляндами из цветных лампочек.

Вначале посетителей было не очень много – они разглядывали экспозицию и смеялись. Дети забывали игрушки – машинки, вагончики, солдатиков, пулеметчиков, хрипящих роботов и заводных лягушек. Сквозь дыры в стенах входили мыши и лисы. Ночью они терлись о камни впалыми лоснившимися боками, а утром мы замечали на полу следы их лап. Мы пополняли нашу коллекцию – телефонные жетоны, шарики от подшипников, отражавшие наблюдателя при почти любом освещении, чайные пакетики, еловые ветки, перламутровые пуговицы, невостребованные письма до востребования. Мы использовали листы фанеры, чтобы отгородить в ангаре все новые помещения: павильон растительность на склоне, павильон красный цвет на юго-востоке, павильон скорость минералов и растений, павильон возникновение существ, павильон дороги и богомолы, павильон сила тяжести. Посетителей становилось все больше, они разглядывали экспонаты, смотрели в бинокли, вглядывались в стекла микроскопов, бродили по лабиринтам. Многих привлекал павильон пока без названия: вроде зашел туда кто-нибудь, а заглянешь – пусто и нет никого. Лисы, кстати, там тоже исчезали. Стало тесно, надо было расширяться. Однажды мы собрались и уехали.

От стоянки к стоянке экспозиция увеличивалась. Заполнялись огнями долины, пульсировали ящеричные сердца, мигали лампочки, радиосигналы улетали к краю вселенной. Появлялись все новые комнаты, анфилады, тайные ходы. Павильон замочные скважины, павильон антенны и зонтики, павильон лучше их не встречать, павильон зеркала и гусеницы, павильон деление клетки, павильон-терраса люди на пауках и верблюдах, павильон странные влюбленности, павильон танцы и пчеловодство и – наша гордость – павильон чистый воздух: стоишь снаружи комнаты – тишина, делаешь шаг внутрь и слышишь поначалу слабое жужжание – будто вдалеке парит множество шмелей. Жужжание приближается, заполняет собой пространство, его громкость постепенно нарастает и в какой-то момент достигает такой точки, что хочется убежать. Но через несколько секунд вдруг понимаешь, что жужжание – это пение, и голоса настолько ясные, настолько точные, что каждый атом в твоем теле открывается им и сам становится таким звуком. Ветер уносит эти созвучия, легкие и хаотичные, и если зайти в павильон не вовремя (многие в жаркие дни специально так делали), то в нем прохладно, сквозняки и пахнет дальней грозой.

* * *

Мы справимся, все учтем. Павильон обломки станет частью экспозиции. И конечно же, мы больше не дадим ей разлететься или уплыть по реке – мы запаслись бечевками, лесками, рейками, логарифмической линейкой и пропеллерами обратных направлений. Мы запаслись тучами, луной и молниями, рыбами в морях, кроликами в норах, чайками, сияющими на солнце, кометами и бурями на Юпитере. Открытие через неделю.

Это была идея Длинного – играть в карты на будущее. Он предложил, и мы согласились. Не то чтобы это сразу пришло ему в голову. Мы собрались в сторожке, как обычно. Сторожа там давно не было, и вообще ничего не было. Двери и окна на первом этаже были заколочены, и внутрь надо было проникать. Мы и проникали – поднимали из травы за сторожкой стремянку, видимо, сторож ее когда-то здесь оставил, забирались на крышу, перелезали на обитый жестью карниз и медленно, скользя ладонями по набухшим от влаги доскам, пробирались к слуховому окну. В сторожке остались стол и несколько ящиков. Мы украсили стены: Ленка развесила портреты бродячих собак и кошек с нашей улицы. Она уже несколько месяцев их рисовала и складывала листы в толстую папку. Валерик прикрепил к стене фотографию девушки в желтом купальнике. За девушкой было море, но она его заслоняла и улыбалась. А я повесил рисунок из журнала: светящийся батискаф погружается в Марианскую впадину, водолазы встречаются взглядом с существом, прежде неизвестным науке. Электричества в сторожке не было. Длинный подвешивал на оставшихся от лампочки проводах карманный фонарик. Он светил, пока хватало батареек.

В тот вечер нам играть не хотелось, не было настроения. Потом все-таки решили играть на деньги, но у каждого из нас было только по нескольку медных монет, их все выиграл Валерик и сидел довольный. Фонарик светил тускло, и я вдруг подумал, что если посмотреть на нас сейчас со стороны, то каждый будет выглядеть как темная глыба – без формы, без цвета, обернутая собственной тенью. Мне захотелось домой, и, думаю, не только мне. И тут Длинный говорит: «Давайте, на будущее сыграем, а то сидим, как эти». А как играть-то? Правил никто не знал. Длинный объяснил: «Мы разыграем этот день, но через двадцать лет – что с нами всеми тогда будет».

У Ленки был с собой лист бумаги и карандаш – для портретов. Мы разорвали лист на четыре части, и каждый написал свой вариант. Я загадал, что Ленка улетит в тропики, будет лечить там всех зверей и спасать джунгли от вырубки. Сам я стану велосипедистом-путешественником, объеду вокруг земного шара и только на его полюсах буду пересаживаться на снегоходы и в собачьи упряжки, а океаны тоже буду пересекать на специальной велолодке с парусом. Я пытался представить себе, каким будет Длинный через двадцать лет, но у меня ничего не получалось. Против его имени я поставил знак вопроса. А Валерик станет лесником-отшельником – я так написал специально, чтобы его подразнить.