уже представился. Больше, к сожалению, ничего добавить не могу…

— Ясно, «коллега»… И всё же… Если от вас хоть что-то зависит, помогите нам вернуть отца и мужа, Христом Богом молю!

— Постараюсь.

— Если вдруг потребуется какая-то помощь — вы только скажите! Мы всё продадим, всё. Мебель, украшения, ковры.

— Простите, уважаемая Ольга Александровна, но я должен идти, дорога каждая секунда.

— Понимаю…

— Надейтесь. Надейтесь и ждите. Как любит говаривать ваш супруг: «Ничего с нами не случится до самой смерти!»

— О! Теперь я вижу, что вы знакомы.

— Не совсем так.

— Как это понимать?

— Я его знаю, а он меня нет.

— Интересно… Как бы там ни было, другого выхода, кроме как довериться вам, у меня нет.

— Вы правильно мыслите. До встречи, уважаемая Ольга Александровна.

— До свидания… Храни вас Господь!

* * *

Плечов лежал в углу «пыточной» и сплёвывал кровью прямо на высокохудожественный паркет с замысловатым узором. Он никак не реагировал на бой часов, пытавшихся известить его о том, что в столице великой Советской Родины и живущем по московскому времени братском Минске уже девять часов вечера.

С каждой секундой голова болела всё сильнее — так, будто её взяли в тиски и настойчиво сдавливают. Ещё миг — и она лопнет, словно перезревший арбуз…

Подошёл Акакий, пнул его в бок носком сапога, — так, на всякий случай, ради сомнительного удовольствия патологического садиста — и поковылял на первый этаж, шаркая больными ногами.

Братья-акробаты и те с плохо скрываемым презрением посмотрели вслед «соратнику». Мол, избиение лежачих — последнее дело, такое не приветствует никто и никогда.

«Хорошо, хоть с крючка сняли… Может, на сегодня это всё?

Или ещё не всё? И их грязные душонки жаждут продолжения „кровавого банкета“?

Так давайте, действуйте! Я готов… Ни к чему тянуть время! Чем быстрее закончится этот кошмар, тем лучше. Для всех нас».

Где-то внизу противно скрипнули двери.

— Ну, как вы тут? — раздался знакомый голос — властный, командный…

Перебивая-перекрикивая его, зазвонил телефон.

— Возьми трубу, Акакий! Пока я разденусь…

— Сейчас, Лаврентий Фомич, одну секунду… Слушаю… Это вас!

— И так ясно, что меня… Кто?

— Говорит, что земляк. И тёзка.

— Идиот! Тащи сюда телефон! Быстрее… Да, батоно Лаврентий… У меня… Простите, не знал. Я исправлюсь, слово чести… Живой, а как же… Подлечим немного — и посадим на поезд. Билет купим…

Речь оборвалась, и на даче воцарилось абсолютное молчание.

Волшебная, божественная и такая долгожданная тишина. Которую вдруг нарушил громкий крик одного из «братьев»:

— Он, кажись, помирает!

* * *

Цанава лично распутывал верёвки, которыми были оплетены конечности Плечова. При этом сочувствующе приговаривал:

— Вай, за что они тебя так? Звери какие-то, а не люди… Я ведь просил только припугнуть!

Остальные молчали, соорудив провинившиеся рожи.

— Что стоите как вкопанные?.. Делайте хоть что-нибудь!

— Может, позвать доктора? — наконец выдавил Акакий.

— Да где ж ты его найдёшь — в лесу и среди ночи?

— Ещё не так поздно — только половина десятого. К тому же у нас на даче для таких целей установлен телефон.

— Умный, да? А где же твой ум был, когда вы над живым человеком издевались? Это ж надо — избить до полусмерти великого учёного, да что там учёного — моего хорошего друга! И как только не стыдно, а?

— Так вы же…

— Молчать! О! Тащите его в машину — повезем в больницу…

Один из «братьев» попытался взять недвижимое тело под руки, второй — ухватился за ноги. И тут и их головы угодили в «капкан». Первая — под мышкой, вторая — под коленом.

— Помогите! Больно! — одновременно заорали «акробаты».

Цанава застыл с раскрытым ртом, от неожиданности он не мог не только двигаться, но и сказать хоть что-нибудь.

«Незлобивый» же бегал вокруг попавших в беду подельников, не зная, к кому из них сначала прийти на выручку.

По всей видимости, «акробату», который оказался в ногах Яры, досталось больше, ибо он затих первым. Акакий попытался разогнуть ногу самбиста и ему это почти удалось.

Но вместо того, чтобы безвольно повиснуть, нога эта вдруг резко распрямилась и врезалась ему в нос. Из не привыкших к такому обращению широких ноздрей мгновенно хлынула липкая красная жидкость, быстро залившая подпоясанную расшитым золотом ремнём шёлковую кавказскую сорочку — ахалухи.

Что-либо вытекавшее из чужих организмов только возбуждало садиста. Но это была своя, собственная, такая родная и незаменимая кровь!..

Увидев её (фактически впервые в жизни), гигант рухнул в обморок.

Плечов тоже не шевелился.

Но Лаврентий Фомич ещё долго не решался подходить к нему…

И только когда очухавшиеся «братья» снова опутали потерявшего сознание пленника верёвками (на сей раз — нежно и не очень туго!), он помог им снести Ярослава вниз и погрузить в свою машину.

А бедняга Акакий так и остался лежать на втором этаже в кровавой луже. Навсегда. Позже выяснится, что он страдал банальной гемофилией, то есть патологической несвёртываемостью крови…

Впрочем, насчёт «навсегда» автор сильно преувеличил. Во время следующего визита на дачу Цанава обнаружит тело своего верного слуги и распорядится закопать его неподалёку — в труднопроходимой лесной чаще.

* * *

Мудрствовать лукаво Лаврентий Фомич не стал. Он отвёз Плечова во всё ту же Вторую клиническую больницу Минска и настойчиво рекомендовал руководству медучреждения подселить молодого учёного к его духовному наставнику.

Положительные эмоции — тоже ведь лекарство!

Хотя конечно же увидев приёмного сына в таком ужасном состоянии, профессор испытал не только позитив…

За весь четверг Ярослав не проронил и слова. Даже во время свидания с супругой, которая молча просидела несколько часов на стуле у его ног, но, так и не дождавшись ответной реакции, ушла.

В пятницу он начал улыбаться и перебрасываться короткими фразами с окружающими людьми. В первую очередь — с Лычковским, который благодаря своим связям оформил наконец долгосрочную командировку в столицу Белоруссии и практически переселился в ординаторскую, где для Фёдора Алексеевича установили отдельный стол и новый топчан.

А уже в субботу между «учёными пациентами» знаменитого доктора состоялась полноценная, насыщенная, продолжительная беседа, полностью пересказывать содержание которой не имеет никакого смысла.

Поэтому мы сосредоточимся исключительно на самых значимых её местах.

— Сынок, родной, что это с тобой?

— Цепные псы Цанавы… немного покусали. Но это ничего, я парень живучий. А как ты, отец?

— Спасибо. Ни к чёрту.

— Держись.

— Незачем.

— Есть. Мы у тебя есть: Ольга, Сашок… Ты нам нужен.

— Ты даже не представляешь, как я рад, что дожил до этой счастливой минуты…

— Взаимно, батя!

— По теме… Знаешь, что главным образом отличает