Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стиг крутил ручку пальцами, довольно ловко.
Я прекрасно читал его мысли – годы за покерным столом дают определенные преимущества в этом смысле. Я видел, что этому человеку ничего так не хочется, как вскочить и убежать куда подальше.
– Приятно слышать, – сказал он. – И вы хотите, чтобы мы с вами работали?
– Совершенно точно. Это касается трех компаний. Нужен переводной счет, счет предприятия и, конечно, счет заработной платы.
– Разумеется… это не составит труда. Сейчас я приглашу Габриэлу Эрнандес, она поможет вам со всеми административными вопросами. Она же будет вашим контактным лицом.
– Очень хорошо. Я только хочу упомянуть еще одну деталь… есть некоторая особенность…
Я объяснил Стигу Эрхардссону эту особенность: главный владелец находится в одной из балтийских стран, и соответственно часть деятельности происходит там. Потом рассказал, как мы пытаемся реструктурировать компании, чтобы максимально снизить налоговый пресс.
Он кивал после каждой фразы.
Не спрашивал, кто хозяева, не интересовался пакетом акций или чем компания занималась раньше. Вполне удовлетворен лапшой, которую я вешаю ему на уши. Даже удостоверения личности не спросил. Ни у меня, ни у Микаэлы.
Наконец он открыл дверь и позвал Габриэлу. Наше новое «контактное лицо».
– Ты видел его подмышки? – ухмыльнулась Микаэла, когда мы сели в машину.
– Да… он нервничал.
– Но тачка у него неплохая, – она продолжала улыбаться.
– Какая тачка?
– Хорошо, когда у человека есть о чем подумать, – сказала Микаэла. – Мы полчаса назад размазали его «мерс» CLS-350. В гараже под «Галереей». И позвонили снютам. Они должны были ему сообщить перед самым вашим приходом.
– Что ты несешь?
– А ты интересуешься машинами? В самом деле крутая тачка: металлик, восемнадцатидюймовые диски, краснодеревая панель. Двести семьдесят лошадей. Позавчера куплена. Верно я говорю, Максим?
Максим побарабанил пальцами по баранке.
– Тачка что надо, – сказал он.
Я поехал на дачу. Дождь лил как из ведра, и, как всегда в таких случаях, мертвая пробка. В понедельник надо переезжать в город и постепенно переходить к обыденной жизни. Особенно Сесилии, Беньямину и Лиллан. Я буквально не находил себе места. Пробка не двигалась. Помню, я позвонил Виктору, самому близкому своему другу. Кому-то надо рассказать, в каком дерьме я оказался. Он недавно переехал в Сконе… неважно. Может, придумает выход. Он изобретательный парень. Дождь бил в лобовое стекло, как пулемет.
– Приве-е-ет, Матсик, – весело спел Виктор.
– Ты, похоже, наслаждаешься жизнью.
– У вас там льет, а у нас солнце во всю спину.
– Да… это правда. Некоторым везет. Чем занимаешься?
– Чернику собираю. Вечером друзья придут.
Пробка сдвинулась. Расплывчатые тормозные огни впереди погасли и тут же вспыхнули опять. Стоп. Дождь не унимался.
– Слушай, мне надо поговорить с тобой об одном деле, – сказал я и тут же услышал еще один голос.
– Рад стараться, – сказал он, – но сейчас, понимаешь, Фиа дышит в затылок.
Вереница машин пошла побыстрее.
– Я тебе перезвоню, – сказал я, нажал кнопку отбоя и придавил акселератор.
Виктор ничего не успел сказать, но я сразу почувствовал – он обрадовался. Даже в его дыхании чувствовалось облегчение. Представил, как он покачал головой и подмигнул жене – разговор, мол, долго не затянется.
Он даже представить не мог, куда меня несет.
На долю секунды возникла мысль: дождь. А что, если расстегнуть ремень, резко свернуть и направить машину на вот эту скалу?
Дождь. Дорога скользкая, никто и не подумает, что я сделал это нарочно.
Дождь. Струи дождя размывают и, розовея, уносят безостановочно льющуюся кровь.
Продолжение памятной записки в отдельном документе.
На Исаке наушники. Черные, массивные, с большой красной буквой «b»: «Битс бай Дре». Никола и сам бы не прочь заиметь такие, но они стоят, как чугунный мост. Отсидевшему год парню не по карману.
Мистер Первый жрет.
Мистер Первый жрет в наушниках.
Единственное, что слышно, – чавканье босса.
Никола стоял и не знал – можно ему сесть или нельзя. Или дождаться, пока Исак поднимет на него взгляд. Или, по крайней мере, заметит, что кроме него здесь еще кто-то есть.
Исак. Бритый череп. Пузо упирается в край стола, хотя он отодвинул стул не меньше чем на полметра. На предплечье татуировка – сирийский орел. Хамон рассказывал, что это вовсе и не орел. Факел или солнце, но с крыльями.
– Орел должен быть красным, – Хамон был очень серьезен и говорил гладко, будто читал по книге. – Красный орел – это символ пролитой нами крови. Наш народ столетиями подвергался преследованиям.
Дед Николы когда-то с такой же убийственной серьезностью рассказывал о войне там, на родине.
Но это была не его, Николина, война. И там не его родина, что бы ни говорили шведские демократы[35].
Прошла почти неделя после того дня, когда двое в масках ворвались в клуб и ранили в ногу одного из парней.
Юсуф велел Николе прийти одному. «Стейкхауз Бар». Все знали, что Исак обедает именно там. И не только обедает: назначает важные встречи.
В животе: арктический холод.
В баре: вот-вот грянет гроза.
Никола после случившегося все время провалялся в постели. Не решался показаться на улице. Даже не звонил никому. Было страшно, что скажет Юсуф, что скажет Хамон. Страшно даже попасться на глаза дорожной полиции.
Но теперь его вызвал Исак. А когда вызывает Исак, надо идти. Надо идти, хотя это может означать конец.
В баре преобладали темные тона. Черный пол и стены. Стилизация под Техас времен вестернов: притворяющиеся подлинными черепа буффало на стенах, пластмассовые кактусы, сомбреро и странные гитары, больше похожие на маракасы с натянутыми струнами. Кто-то сказал Николе, что такие гитары называются банджо. И сродни они не гитарам, а мандолинам.
Банджо так банджо.
В наружном зале, том, что обращен на улицу, – восемь квадратных темно-серых столов, еще шесть у окон, с двухместными диванчиками по каждую сторону, отделены перегородками. Массивная лиловая стойка размером XXL.
Во внутреннем зале уютнее. Семь круглых столиков, накрытых белыми скатертями, деревянные стулья с темно-красными кожаными сиденьями. Дощатый скрипучий пол.
