Я промолчала. Я всё поняла.

– Так ты не хочешь мне ничего рассказать? – продолжала настаивать моя дочь.

– О чем?

– О том, чем ты так довольна, что тебя занимает, почему ты еду не солишь совсем или пересаливаешь. И вообще несколько дней уже ничего не готовишь. Сидишь с телефоном, как…

– Как кто? Припечатай меня.

– Это он, да? Который приходил к нам? Музыкант?

– Ну… в общем, да… – замялась я.

– В смысле? – прыснула Мариша, несмотря на серьезность своего собственного тона до этого и весь свой грозный праведный задор. – Как – в общем?

– Понимаешь… Нет, это не совсем он.

– Мам, ты что? Ты хорошо себя чувствуешь?

– Я – да. Просто это один человек… Я познакомилась с ним в консерватории… Вот он мне пишет… А я все время хочу так ответить, чтобы он больше не писал.

– Игнорь его, да и все! – отмахнулась Мариша. – Я всегда так делаю.

– Тебе есть кого игнорировать? – поинтересовалась я.

– Ну слава богу, появилась моя потерявшаяся где-то мать!.. – Мариша так хрустнула сушкой, что поцарапала руку. – Знаешь, как обидно, когда ты вырастаешь и перестаешь быть нужной своим родителям!

– Мариша… – Я встала, обняла дочку, не переставая чувствовать себя обманщицей.

Не хочу ей ничего про Алёшу говорить. И про свои сомнения, и про то, как он мне нужен. Не касается это ее. Это моя жизнь. Я же к ней не лезу? Не спрашиваю, кому она нравится, кто нравится ей… Почему? Потому что у меня появилась своя жизнь. И мне говорить об этом с собственной дочерью неловко. Чудеса какие-то, перевертыш…

– Мам, можешь мне ответить на один вопрос?

Мариша быстро взглянула на меня и отвела глаза. Я поняла, что она опять хочет спросить что-то об Алёше, и быстро надела маску – равнодушно и независимо улыбнулась. Никогда бы не стала учить ее так делать… А сама поступила именно так, потому что заранее растерялась от ее вопроса и своих ответов, точнее, неуверенных улыбок и мычания. А что я могу сказать? Что я несусь на волнах любви? И лет мне от роду сорок три, и возлюбленный мой прекрасен не только своей внешностью, талантом, характером, местом в жизни, но и своей замечательной семьей?

Но Мариша спросила:

– Мам, ты можешь мне сказать, за что ты когда-то полюбила папу?

От неожиданности я стала смеяться. Дочь вздохнула:

– Я так и знала.

– Что?

– С тобой стало невозможно разговаривать. Как будто тебя подменили.

– Мариша…

– Мам, подожди… Мне это важно.

– Хорошо. – Я перестала смеяться, тем более что мой смех был просто нервным. – Кто ж тебе даст такой ответ? Любовь – это тайна.

– Мам, как ты ловко выворачиваешься…

– Ну, что ты, дочка!.. – Я обняла Маришу, но она отстранилась.

– Нет, я хочу понять. Что-то от того человека осталось, которого ты полюбила?

– Честно? Не знаю. Я не вижу. Но ведь я видела его другими глазами. Влюбленными. Он был… легкий, веселый… и любил меня. Очень любил. Все.

– Ясно.

Я видела, что она еще что-то хочет спросить, но стесняется или не знает, как сформулировать, и я не стала ей помогать, а побыстрее ушла из кухни, чтобы не продолжать эту сомнительную тему. За что я полюбила Илью? Я была другой – раз я выбрала между Алёшей и Ильей не в пользу умного, тонкого, одаренного, скромного человека… Раз мне больше понравился веселый и легкий. И мне было с ним весело и легко – больше десяти лет. Только я этого не помню. Внутри меня ничего этого больше нет.

Погода в Минске была хуже, чем в Москве. Мы прилетели днем, Алёша сам неожиданно предложил лететь, а не ехать ночь в поезде, концерт у него был на следующий день, и мы собирались гулять и разговаривать. Так я это представляла, когда уговаривала себя поехать. Я очень хотела уговорить саму себя и – уговорила. Но гулять по улицам было совершенно невозможно. Мы вышли из гостиницы, прошли до поворота. В лицо дул ледяной пронизывающий ветер, лепил мокрый снег, быстро стемнело. Мы переглянулись и вернулись обратно.

Поужинав в ресторане гостиницы, мы чуть послушали музыканта, который задумчиво перебирал клавиши рояля в углу зала. Алёша положил руку мне на ладонь.

– Пойдем, наверное. Через пару часов, в девять тридцать я поеду в костел, попробую звук. Поедешь со мной?

– Конечно, – кивнула я, по-прежнему чувствуя себя одновременно счастливой и обманщицей. Самой счастливой обманщицей.

Я обманула Маришу – она думает, что я поехала в Минск на три дня на фестиваль «Мастерская осени». Благо, такой фестиваль оказался здесь на самом деле. Я искала – и нашла место и событие, на которое я могла бы теоретически поехать.

Я обманула всех на работе – принесла справку из поликлиники. Для этого я обманула врача-невролога, пожаловавшись на сильную боль в спине и шее. Я так зримо себе представила эту боль, которая не давала мне повернуть голову и даже мешала глотать, что некоторое время после поликлиники, идя по улице, я чувствовала подозрительные ноющие, тянущие, тикающие сигналы в затылке и позвоночнике. Наверное, спинной мозг подавал мне сигналы, мол, хватит так беззастенчиво врать… Или же я его уговорила поболеть немного.

Но, написав Алёше одну фразу: «Решила с работой» и получив от него в ответ большое красное пульсирующее сердце, я тут же успокоилась и забыла о своем придуманном остеохондрозе.

И главное, я обманула саму себя – это было сложнее всего, но у меня все получилось. Всю ночь перед самолетом я просыпалась, несколько раз ходила на кухню, пила воду, стараясь не греметь и не топать, чтобы не всполошилась Мариша, вспоминала бабушку, не знаю почему. Я бы не стала сейчас с ней советоваться. Но ее лицо, строгое и доброе, стояло у меня перед глазами. «Пожалуйста, уйди…» – попросила я, проснувшись в пятый раз. И бабушка на самом деле перестала мне чудиться. Да, врать нехорошо. Вот я и вырастила дочь, которая не умеет врать. Я – молодец.

– Ты по-прежнему считаешь, что я твой человек? – спросила я у Алёши.

Он обнял меня и погладил по волосам.

– Да. Как же иначе? Мой человек – на всю жизнь мой человек.

– На чью – всю?

– На нашу.

– А… Вика?

Мне кажется, мне было сложнее это спросить, чем ему ответить.

– Вика очень хороший человек. И прекрасная женщина.

– Ты любишь ее?

Алёша чуть помедлил.

– Да.

Я попыталась отодвинуться от него, но он придвинул меня к себе и поцеловал в висок.

– Ты мой человек. Это другое.

– Ты это все себе придумал, Алёша.

– Мы в принципе придумываем себе жизнь и живем ее. Я придумал себе консерваторию, поступил и окончил. Я придумал себе другой инструмент. Ведь я учился сначала на духовом. Потом съездил в Ригу, услышал орган. Концерт был необыкновенно скучный, протокольный. Пел какой-то хор из Германии, и играли бесконечные фуги, есть такие фуги, знаешь, как упражнения – пальцы разминать. Но орган звучал так, что я слышал его в голове еще несколько дней. Стал искать записи. Ну и… всё. Подготовился сам и перевелся на первый курс с третьего. Очень плохо жил, почти голодал. Но окончил с отличием, стал лауреатом нескольких конкурсов, поступил в аспирантуру. Как раз встретил тебя, совершенно голодный и нищий. И не произвел на тебя впечатления.