– Произвел…

– Ладно. – Алёша провел по моей щеке. – Потом я придумал себе тебя… Наверное, был еще раньше в голове какой-то образ, неясный. Но тут что-то пошло не так… И ты ушла. А может, и так. Я тоже ушел – в музыку, спрятался от всего и от всех. Годы помчались… Я и оглянуться не успел – я лауреат всего чего только можно, меня везде зовут, в Европе за концерты я получаю очень приличные деньги. И я совершенно один… И тут я встретил Вику. Она показалась мне прелестной – совсем не похожа на тебя и в то же время чем-то чуть-чуть похожа.

– Чем?

– Неопределенностью…

– То есть?

– Не знаю, как назвать это качество.

Я с удивлением взглянула на Алёшу.

– Что тут хорошего?

– Не знаю. Непредсказуемо. Никогда не скучно. Мне особенно забота никакая не была нужна. Знаешь, обычно говорят – нужно, чтобы о тебе заботились… А я так привык быть один, справлялся с бытом, не замечая его… Купил что-то, съел, раз в неделю убрался и отвез вещи в прачечную. Всё. Что мне еще надо? Вика, кстати, не очень хозяйственная. Не любит ни убираться, ни готовить. Но мне этого и не надо.

– Ты говорил, она работает?

– Конечно. Она переводчица и иногда что-то редактирует для одного небольшого журнала, который скоро разорится, и она станет редактировать и переводить для какого-нибудь другого журнала.

– А… дети? – Я все-таки спросила это.

– Лёня мой сын, – спокойно ответил Алёша и, помедлив, добавил: – Приемный.

– То есть… не твой? – зачем-то уточнила я.

– Нет, не мой. Но я за семь лет привык считать его сыном.

Я хотела спросить, почему у них нет детей. Все думала, как спросить, чтобы было не обидно. Но так и не спросила.

Время в Минске летело, а я хотела его остановить. У Алёши был всего один концерт. За четыре часа до концерта мы пообедали, он попросил:

– Побудь у себя в номере, мне надо собраться с мыслями, подготовиться.

– Конечно.

Я пошла в номер, в который в первый день зашла на пару минут, потом меня позвал Алёша, и больше мы не расставались. Всё и так было ясно, еще до приезда сюда… Да, ясно. А иначе зачем я всех обманывала?

Любовь – это такой огромный мир… Где время идет иначе, где действуют иные законы.

Минут через двадцать Алёша позвонил мне:

– Оля, приходи.

Я тут же пришла.

– Что?

– Не могу без тебя. Не сосредотачиваюсь. Просто сиди где-нибудь, чтобы я тебя видел краем глаза.

– Алёша! – засмеялась я. – Нам же с тобой не по шестнадцать лет…

– Не знаю. Я не знаю, сколько мне лет. Я в шестнадцать никого не любил. И мне тебя всю жизнь не хватало. Пока я тебя не знал, я искал тебя. Потом встретил. Потом потерял. И мне опять стало тебя не хватать.

– Очень романтично, – пробормотала я, чувствуя себя странно.

Я ведь не обманываю его? Нет. Мне хорошо, жизнь полна и прекрасна. А почему что-то не дает мне покоя? Потому что потому. Потому что я здесь обманом. Потому что мне пишет Мариша и спрашивает, как проходит фестиваль и почему я не посылаю фото. Пойти, что ли, на эту выставку-ярмарку и на самом деле сфотографировать что-то? Ведь я даже для полного алиби привезла несколько своих игрушек, якобы для того, чтобы представить их на выставке. Мариша уже волнуется, купили ли у меня что-то, дадут ли мне какую-то премию – она прочитала, что самые лучшие будут награждены…

И конечно, мне не дает покоя, что любимый и прекрасный Алёша время от времени отвечает на сообщения Вики. Она почему-то не звонит, а пишет… наверное, у них так заведено… И ведь я не знаю, что он ей отвечает. Спросить и посмотреть – неудобно, себя и его не уважать.

– Оля… – Алёша отложил партитуру. – Подойди ко мне.

Я подошла к нему, он притянул меня и посадил рядом с собой, крепко держа за руку.

– Я больше тебя никогда не отпущу, ты слышишь меня? Я не могу этого объяснить. Нет таких слов. Но без тебя моя жизнь неполная.

– А как же… Вика?

Это надо было спросить, и я набралась смелости и спросила.

Алёша вздохнул.

– Не знаю. И так плохо, и так.

– Прости. Давай перед концертом не говорить об этом.

Алёша покачал головой:

– Этот вопрос постоянно внутри меня. Говори не говори…

– Она ни в чем не виновата.

– Не виновата, – согласился Алёша.

– Она хорошая.

– Хорошая.

– И ты ее любишь.

– Не знаю.

– Ты только что сам говорил – сегодня или вчера…

– Иногда за час все меняется. Кстати, тогда, на концерте, когда ты неожиданно пришла, у меня было такое странное чувство… Я сначала думал, что я заболел… может, вирус какой-то странный… Меня как будто то в жар бросало, то в холод. Потом я подумал, что у меня кризис какой-то, может быть, много играю и езжу. Бывает так… Теряешь чувствительность… Но нет, у меня, наоборот, так все обострено было, я играл и сам открывал для себя какие-то новые смыслы… Потом, когда ты пришла в гримерку, я понял, отчего это было. Потому что ты была в зале.

– Я совершенно растворилась в твоей музыке, – кивнула я.

– Ясно, – улыбнулся Алёша. – Пришла ко мне в тот мир… понимаешь, о чем я?

– Да. Наверное, я была не единственным зрителем, который окунулся в твой мир…

– Я не всех пускаю, точнее, обычно никого не пускаю. Инструмент такой, да и обо мне говорят, что я закрытый исполнитель, суховатый.

– Как интересно… – Я обняла Алёшу и сидела рядом с ним, ни о чем особенно не думая. Мне так не хотелось выходить из этого особого состояния – когда любовь везде, когда ее так много, что можно не бояться ее потерять. Как можно потерять то, из чего сейчас соткан весь мир?

Дома меня ждал сюрприз. Приятно пахло печеным тестом, корицей. Мариша приготовила праздничный ужин – испекла то ли булочки, то ли пирожки, неровные, но симпатичные, выложила их горочкой на блюдо, как часто делала моя бабушка и никогда не делаю я, потому что и не пеку толком, достала красивые чашки, которыми мы не пользуемся – кто-то мне подарил на работе, – даже раскопала где-то нарядную скатерть и постелила ее на кухонный стол.

Я обняла, поцеловала дочку, неожиданно почувствовав, что я о ней соскучилась. Мой притупленный новыми чувствами материнский инстинкт встрепенулся. Я поняла, что совершенно не думала о Марише, не знаю, что она делала, как жила эти дни. Я была поглощена собой и своими чувствами. Мир мой был полон, и в нем места для Мариши, получается, не было совсем.

Я подержала ее рядом с собой, не отпуская.

Мариша, уткнувшись носом мне в волосы, сопела, как огромный теплый котенок, ласковый и чуть настороженный.