Еще вчера это было возможно. Уже сегодня это стало несбыточной мечтой.

Мое нутро сжимается. Если в этом мире есть возможность уничтожать покойников, стирать их полупрозрачные сущности, то я готов этой возможностью воспользоваться. Опять же, несбыточная мечта, покойники не умирают – и мой враг, неизвестный вторженец, он же внетелесный придурок, должен отведать блюдо, намного худшее, чем смерть. Унижение.

А унизить я его смогу, только если стану сильнее. Вытравлю его из каждого тела, в которое он надумает вселиться. Он сам поставит себе цель держаться от Сэнди как можно дальше.

И вновь все сводится ко сну, к грядущему разговору с Ином.

Некоторое время я трачу свою энергию в прогулке по украинским лесам. Затем возвращаюсь в голову Папочки.

Отлично, он не занимается ничем противным. Ковыляет к своему Роллс Ройсу, что-то кряхтит своему водителю. Даже находясь в его голове, я не всегда понимаю, что его подобия слов означают, мне приходится сверяться с его мыслям. Водитель, очевидно, все понимает верно. Заводит машину, выруливает к воротам. Кивает охраннику, и кивает довольно сурово, как герой боевиков. Тот открывает ворота, и Роллс Ройс начинает свой путь вниз, по холмистой дороге. Кратчайший путь, ведущий в Сан-Франциско.

Папочка ненавидит Сан-Франциско. Я всегда это знал и сейчас сканирую эту ненависть в предрассудочных нейронах. В 60-е, когда Папочка еще не был папочкой, был молодым и не кряхтел, он попробовал ЛСД на сытый желудок, и ему стало плохо. Хиппи, фанатевшие от Doors, смеялись над ним и затем, что гораздо хуже, чем насмешка, просто перестали обращать на него внимание. Они посчитали Папочку скучным по причине его нехипповости – хотя, на мой скромный взгляд, считать Папочку скучным можно и без этого, достаточно взглянуть на выражение его лица. А оно у Папочки недовольное – он не любит Сан-Франциско, не любит свои воспоминания, не любит радужные флаги ЛБГТ-движения, не любит меня, не любит Торментуса, которому обязан и к которому сейчас едет, не любит… продолжать можно до бесконечности.

Я ощущаю беглое желание проведать мою Сэнди, и понимаю, почему оно беглое – я боюсь увидеть, что с ней происходит. Хотя… не все же свое время внетелесный придурок будет тратить в голове моей драгоценной. Нет, у него есть женщина в латексе, есть Клэр и наверняка есть целая куча тел, которым он портит жизнь. Мне даже в голову приходит мысль, что многие пациенты с психическим расстройством получили таковое по причине вмешательства неизвестного вторженца… призрака мальчика… Да, призрак мальчика. Отражение в зеркале. Это какой-то сюр даже по меркам этого сюрреалистичного мира.

Итак, я убеждаю себя, что вторженец не будет измываться над моей Сэнди двадцать четыре часа, семь дней в неделю. И проверить это можно – но для этого мне придется проникнуть в голову Сэнди. Да, я уже пытался в нее попасть, несмотря на желание хранить мысли Сэнди в неприкосновенности… но о какой неприкосновенности может идти речь, когда вторженец заставляет мою жену любить того, кто стоил мне жизни? Уж лучше я буду в голове моей девочки, чем кто-то другой.

Пока я трачу свою энергию на все эти мысли, Роллс Ройлс Папочки подъезжает к двухэтажному дому неподалеку от холмов Твин Пикс. Водитель открывает дверь, Папочка выкарабкивается – самое лучшее слово для описания его действия – из автомобиля и медленно бредет к входной двери, что-то кряхтя себе под нос. Пребывая все это время в голове Папочки, я даже радуюсь тому, что умер молодым. Чувствуя боль в суставах, тяжело дыша, не чувствуя ниже пояса никаких волн, я понимаю, что быть стариком отвратительно. По крайней мере таким стариком, каким является Папочка.

В дверях появляется амбал. Но не стереотипный амбал с бритой головой, нет – амбал с синими дредами. Красный костюм гонщика на рослом теле, очки с узкой оправой на кривой переносице. Мозгами Папочки я понимаю, что это и есть Торментус. Идиотское имя и идиотский внешний вид, думаю я, хотя Папочка думает совсем наоборот.

– Здравствуй, Генри! – радостно говорит Торментус и обнимает Папочку. – Проходи, мне привезли сигары.

Папочка заходит в дом. Он здесь не в первый раз – обклеенные черно-белыми фотографиями различных гонщиков стены и покоящиеся на лакированных столах разноцветные гоночные шлемы вызывают у Папочки привычную для него эмоцию, которую я трактую как зависть. Хотя почему ты завидуешь, спрашиваю я у Папочки, понятное дело, не ожидая от него ответа. Продай свои виноградники и играй себе в машинки…

– Генри, у нас проблемы, – говорит Торментус и обрезает две сигары. Одну из них протягивает Папочке. Тот знает, что не сможет получить удовольствие от сигары, пока не выяснит, что Торментусу нужно. Папочка отказывается.

– Ну, как знаешь, – говорит Торментус и начинает курить. Расслабленно откидывается на диване, вытягивает ноги и что-то напевает. Папочка, понятное дело, раздражается, и что-то кряхтит про проблемы, которые упоминал Торментус.

– Не так сразу, Генри, – говорит Торментус сквозь облако дыма. Папочка, понятное дело, раздражается еще сильнее, но он не в том положении, чтобы кряхтеть об этом вслух.

В голове Папочки возникают предположения о том, что могло вызвать эти проблемы, и одним из первых предположений является… работорговля.

Голову Папочки коробит воспоминание об увольнении всех девушек с виноградников. Он действительно думает об этом процессе, как об увольнении, хотя я проглядываю под этим самообманом… продажу всех девушек на торговые суда в качестве сексуальных рабынь для их дальнейшей транспортировки через Тихий океан в Таиланд или Индию. Если бы покойники могли блевать, меня бы вырвало прямо на жуткие мысли Папочки. Мне в это не верится, но мой дражайший тесть – не просто неприятный старик, он – пособник работорговцев, и один из этих работорговцев прямо сейчас курит перед ним сигару.

– Вдруг у тебя появятся более важные планы…

– Посмотреть картотеки со всеми проданными в рабство людьми за последние пять лет

Мои собственные воспоминания возводят мой шок в квадрат. Теперь мне просто страшно.

– Потому что ты ни в чем не виноват.

В моей голове эти слова Клэр смешиваются с предыдущими, и странное понимание окутывает мою призрачную сущность с головы до ног.

Во всем виноват Папочка! Папочка продает девушек в рабство! И отмывает деньги работорговцев через ювелирный магазин! Отмывает их руками Клэр! Теперь ясно, почему Папочка любит Клэр больше, чем Сэнди.

Неизвестный вторженец просто мстит Папочке и всем, кто, по его мнению, имеет к работорговле отношение.

Но зачем он куражится над моей Сэнди? Зачем заставляет ее любить Ривьеру? Он же