Идя от одной сплетни до следующего слуха, уже к вечеру я знал, где находится склад, принадлежащий компании Сурха, на котором любой желающий мог приобрести пастилу. Пробираясь по узким каньонам, разрезавшим основания города на многоугольники, к своему прибежищу, я обдумывал свой визит на этот склад следующим утром. Через пару поворотов я оказался совершенно одиноким в этом лабиринте, что меня вполне устраивало. Возможно, да почти наверняка, можно было бы существенно сократить путь, если передвигаться по тоннелям, но как говорится — самый короткий путь тот, который ты хорошо знаешь.

Утро было великолепно! Я стоял в тени надстройки над основной крышей развалин, служивших мне домом и аэродромом одновременно. Ползущее вверх солнце еще не успело заполнить все своим изнуряющим жаром, длинные тени перемежались с яркими солнечными участками, полными того особенного утреннего света, который еще не съедает цвета и оттенки, выжигая их до сухой желтизны, а напротив, расцвечивает предутренние сумерки яркими цветами. Кружка с разведенной пастилой из моих собственных запасов, была начисто лишена ярких красителей и кисло-сладких вкусов — это был истинный, почти эталонный напиток — кофейно-шоколадный аромат и еле заметная сладковатая горечь неиспорченного орешка. Если бы он еще и был горячим, то можно было бы вообразить, что это действительно земной напиток.

Панорама развалин древнего города простиралась, расцвеченная утренним солнцем, далеко на запад. Недалекое море пряталось за, возвышающимся над пыльными осколками былой цивилизации, величественным частоколом прибрежного леса, укрытым темной почти неподвижной кроной. Из глубины города до леса было не так уж и близко, но масштабы растительности обманывали мое земное сознание и казалось, что до деревьев рукой подать. Немного в стороне, посередине широкой крыши сверкал серебром самолет — контрастный низкий свет, скользя по светлой поверхности корпуса машины, безжалостно выявлял все прорехи и недостатки самодельной конструкции — ребра шпангоута выступали сквозь блестящую ткань оболочки, растительный лак, покрывавший последнюю, демонстрировал небрежные следы кисти. Несмотря на это, я с гордостью разглядывал собственное творение, позволившее мне не только выживать, но исследовать этот мир.

Визит к торговцам я наметил позже, когда по моим сведениям у них схлынет основной поток владельцев лавок и харчевен — не очень хотелось заводить нестандартные разговоры в присутствии посторонних ушей. Может быть здешнее общество и было устроено попроще, чем земные всепроникающие системы общественного контроля, но местные землянам ничем не уступали и мозги у них были устроены точно также.

Чертежи основных элементов расширенного движителя для самолета, я разместил в заказах по нескольким мастерским — тутошние мастера действовали не в пример оперативней тех, чьими услугами я пользовался в Саэмдиле, и я рассчитывал забрать готовые детали в ближайшие несколько дней. Единого стандарта мер, к сожалению, не уцелело, и хотя сами единицы длины и массы, везде назывались одинаково, но, по факту, наносить размеры на чертеж было бессмысленно — ошибки могли достигать сантиметров, и что-либо доказать было невозможно. Ты просил кривулину — получи. Ты написал, что она должна быть десять сантиметров длиной — проверяй, вот, тебе сантиметр. Да, что ты нам своим сантиметром тычешь? Где ты его взял, вообще? Дерьмо, какое-то! На, вот, хороший сантиметр — меряй. К счастью, местные мастера крайне уважительно относились к шаблонам и калибрам. Если ты даешь ось и требуешь, чтобы она входила в это отверстие, например, с натягом, то можно быть уверенным, что так и будет. Более того, у тебя обязательно уточнят, какой натяг должен быть — чтобы рукой, положим запихнуть, или молотком загнать без порчи детали? А, ежели, к примеру, болтаться деталь должна, то насколько — чтобы вот этот щуп пролез, или вот этот? Поэтому чертежи для моих заказов выглядели несколько необычно — как правило, они были изготовлены в натуральную величину, иногда даже не на бумаге, а на дереве. Все принципиально важные размеры сопровождались не надписями и цифрами, а шаблонами. Часто вместо шаблонов приходилось отдавать реальные детали, которые требовали сопряжения с изготавливаемой. Вся эта сложная машинерия, которая еще больше запутывалась из-за моего нежелания изготавливать все в одном месте, приводила, главным образом, к потерям времени. Так, после получения первой партии заказанных деталей, мне еще предстояло, не один раз размещать дополнительные заказы с использованием уже полученных, в качестве шаблонов и калибров. Всем мастерам я выдавал линейки собственного изготовления и требовал, чтобы они использовали именно их, либо калибровали свои по моим образцам. Нечего и говорить, что за вчерашний день я наговорился до хрипоты, и утренний напиток из орешка был как бальзам на мои раны.

Не откладывая на потом задуманное, я собирался потратить утро на эксперименты с моей чувствительностью к скелле. Для этого мне предстояло изготовить этакий сверх-кристалл — несколько кристаллов из моей коллекции склеить в единый столбик, который я планировал незатейливо вращать с помощью ветровой вертушки. Я не знал изменение потока от источника какого кристалла я смогу почувствовать, поэтому собирался вращать все, которые были доступны, сразу, надеясь, что хотя бы один сработает.

Нет ничего более расслабляющего, чем тонкая работа руками. Точные выверенные движения требуют не только основательной и вдумчивой подготовки, но и полной отдачи внимания и концентрации. Весь эмоциональный фон, который обычно тяготит и мучает нас в минуты безделья, во время такой работы уходит без следа, оставляя вас наедине с вашей целью. Ни лицо Виутиха, ни мысли о так и не записанной мною новой физике, ни прекрасные черты моей скелле, ни воспоминания о Земле, не были в силах проломить сознание человека сосредоточенного на своей цели. В эти часы я по-настоящему отдыхал, несмотря на то, что иногда чувствовал себя полностью измотанным.

Время уже поджимало — пора было отправляться на склад, торговцев пастилой, но искушение испытать прибор было нестерпимым. Наспех пристроив на краю бетонного огрызка вертушку и привесив к ней не просохший до конца столбик кристаллов, я позволил нехитрому механизму завертеться.

Неаккуратная гусеница из небольших кристалликов, неравномерно вертящаяся по прихоти ветра, поблескивала на свету, мой затылок пекло безжалостное солнце, где-то вдали стучал молоток неведомого строителя. Я ничего не чувствовал — ни шума в ушах, ни одуванчика. Посмотрев на кристаллы через трубу, я убедился, что те по-прежнему генерируют нечто — посверкивают в такт вращению разными оттенками цветных вспышек — желтых, зеленых, голубоватых. Труба иногда реагировала на них — меня то, как будто, кто-то толкал в голову, то нагревал мой глаз, то возникала странная щекотка, то мышцы дергались, как от тика. Со стороны я должен был выглядеть довольно забавно — здоровый мужик прилепил детскую вертушку с блестками на краю бетонного карниза и вертится вокруг нее, подсовывая свою глупую голову то под вертушку, то с разных боков и на разных расстояниях от нее. Отчаявшись почувствовать что-либо, я спешно собрал свои вещи, закинул все в самолет, запер его и поспешил вниз — путь от моего убежища до обжитых районов был не близкий. Мне еще предстояло сначала спуститься с крыши развалины, дойти до входа в тоннели, миновать два этажа подземелий, выбраться из длинного темного тоннеля в проход между многоугольниками и, после этого, топать минут сорок почти до нового города.