– А может, отпустить повелишь? – влез в разговор Епифан, подъехав к сотнику с другой стороны, но держась почтительно, на одну конскую голову сзади дружинника. Мечи, луки, ножи и прочее у них всех уже забрали, оставив оружие только Константину, и потому сотник мог не опасаться внезапного нападения с целью задержать отряд и дать хотя бы минуту форы бегущему из плена князю.

– Чай, не чужой ты мне. И меды пивали вместе, и стрыем я довожусь, – добавил он для вескости.

– Пивали, – лениво и равнодушно согласился сотник. – Да мало ли с кем я их пивал. А стрыем ты не мне приходишься.

– Все ж таки сродственник, – не сдавался Епифан.

– Сродственник, – вновь не стал спорить сотник. – Двухродный плетень соседнему тыну. Все мы с одной дубравы, да разными топорами тесаны.

– А мы бы златом отдарились. Уж для такого дела, сам, поди, ведаешь, князь наш с ног до головы тебя осыпал бы.

– Глуп ты, Епифан, хоть и возле князя своего рядом ходишь. Сам ведаешь, что я роту князю Глебу давал и порушить ее мне совесть не велит. К тому же, – помолчав, веско добавил он, – рудою алою людишек безвинных это золото полито. То даже не Иудины сребреники будут, а Каиновы.

– Это как же? – поначалу не понял Епифан, но Константин, сразу сообразивший, какое страшное обвинение выдвинул против него этот немолодой воин, вздрогнув, тут же приказал стремянному отстать, желая поговорить подробнее и наедине.

– Стало быть, Каин я? – переспросил он Стояна.

– А то кто же? Чай, не чужими те князья были, что под Исады съехались. Братанами тебе доводились. А Изяслав с Глебом таки и вовсе самобраты[29]. Будь ты в моей воле, я бы тебя, княже... – он замешкался, и Константин пришел ему на помощь, предположив уверенно:

– Казнил бы прилюдно, нет? Или распял бы?

Сотник хмыкнул:

– Чести много. Ишь чего захотел, как Иисус Христос жизнь окончить. Это не по тебе.

– Тогда что же? – не отставал Константин.

– А как Господь Бог поступил бы. Жить оставил. Сдается мне, лучшей муки не выдумать – живи и вспоминай своих братьев Авелей. Я-то поначалу, когда услыхал о таком, не поверил...

– Так ты не был сам в Исадах? – перебил его Константин.

– В Рязани я оставался, – пояснил Стоян. – Там и услыхал весть страшную.

– От Глеба, поди? – прикусил губу Константин.

– От него, от князя нашего. Он у нас, конечно, тоже не медом намазан. Иной раз такое сотворит, что хоть беги. Однако до душегубства своих единокровных не додумался, как ты.

– А князю своему ты крепко веришь? – осведомился Константин. – Ведь он и солгать мог.

– Мог, – не стал возражать сотник. – Да я потом и тех, кто там был, поспрошал. Истинную правду на сей раз сказывал наш князь. К тому же я самолично Изяслава видел, како его на ладье в Колодках повезли в Пронск. Сказывали, твой боярин Куней его и порешил. – Он вдруг резко повернулся к князю: – Или вновь не так?

– Про Кунея – да, спорить не буду, – согласился Константин. – А про то, кто его самого порешил, не сказывали тебе?

– Так князь наш собственною дланью самолично зарубил гадюку.

– Да нет, не Глеб, – возразил Константин.

– Ну, может, и приврал чуток. Так ведь оно и не больно-то важно, кто именно суд правый свершил.

– Может, и не важно, – хмыкнул Константин. – А если это я сам был, тоже не важно?

Сотник вновь резко повернулся к нему. Какое-то время оба молчали, пристально вглядываясь друг в друга, затем, кашлянув, Стоян охрипшим голосом осведомился:

– Стало быть, как же? Выходит, одного ты пожалел? Или начал черное дело, да раскаялся? – и тут же успокоился от здравой логической мысли, пришедшей в голову, и уже обычным голосом иронично заметил: – Обеляешь себя? Только зачем?

Константин обернулся. Метров десять, не меньше, отделяло их от остальных всадников, и можно было идти на откровенный разговор.

– И правда, зачем мне перед тобой-то тень на плетень наводить, – согласился Константин. – Просто напраслину на меня князь твой возвел, и уж очень обидно стало. Я тебе больше поведаю, не Каина ты в Рязань везешь, а Авеля.

– Так ведь живой ты, – логично заметил сотник.

– Ну, будущего Авеля, – быстро поправился Константин. – А вот везешь-то как раз к Каину. На его руках руда братская застыла, не моих.

Сотник недоверчиво усмехнулся.

– Я понимаю, что ты мне не веришь, – продолжал Константин, нимало не смутившись от этой презрительной усмешки. – Но предлагаю проверить. Сейчас я тебе расскажу, что да как на самом деле было, а потом ты моих людей подзовешь по одному и расспросишь тихонько. А теперь слушай, – он чуть замялся, не зная с чего начать, но потом нашелся: – О том, что Глеб удумал, я случайно узнал, причем уже по дороге в Исады. Бояре мои с ним, это правда, в сговоре были, а дружина, знаешь, наверное, на мордву ушла. Будучи в опаске, порешил я следующее...

После подробного рассказа Константина о случившемся – только про гранаты он не стал говорить – сотник долго молчал, напряженно посапывая, затем искоса глянув на князя, испытывающе заметил:

– Дабы проверить, что не поклеп ты на князя Глеба возвел, вас бы свести[30]вместе.

– Я же сказал – людей моих опроси, коли мне самому веры нету, – напомнил Константин о своем предложении.

– Ну, это вы и сговориться могли, – не согласился Стоян.

– Могли, но только в главном, в сути, тогда остальное обязательно не сойдется, – возразил Константин. – К тому же не до того нам было. Я ведь тогда от погони Глебовой ушел и полумертвый в Дубраве валялся. Если бы не волхв, то и вовсе помер бы.

– Всевед? – удивился сотник. – Он что же, лечить тебя взялся?

– Как видишь, – улыбнулся Константин. – Иначе я бы с тобой не ехал. Хотя это не так уж и важно.

– Да нет, вот это как раз важно. – Изумление не сходило с лица старого воина. – А не дал ли он тебе чего с собой перед отъездом?

– Бутыль с настоем, – не стал скрывать Константин. – Сказал, чтобы я по утрам пил по два-три глотка.

– Ну да, ну да, для лечения, – охотно закивал Стоян и осторожно осведомился: – А боле ничего?

Константин немного помедлил, размышляя, стоит ли рассказывать, но, вспомнив, как сотник по-доброму улыбнулся, заметив стоящую вдалеке фигурку старика, решил ничего не скрывать:

– Еще вот это на грудь повесил и сказал, чтоб носил, не снимая.

Он извлек из-под рубахи небольшую деревянную фигурку, похожую на идола из числа тех, которые так любят показывать режиссеры в исторических фильмах. Вырезана она была несколько грубовато, однако можно было разглядеть и длинные усы, и другие черты лица неведомого божка.