– А неужели ты думаешь, что я после слов твоих смогу князю свому как и прежде служить? – прищурил один глаз сотник, пытливо глядя на Константина.

– Оно, конечно, – протянул тот. – В порубе, как ты сам говоришь, у Глеба места много, и ты там вполне поместишься. Вот только пользы от этого никакой. Ты погоди пока. Да и о разговоре нашем помалкивай. Узнает Глеб – беды не миновать.

– Стало быть, Авеля собственноручно Каину привезти и при этом помалкивать, – уточнил сотник и ехидно заметил: – Ну да, конечно, помалкивать. О таком не говорят, и хвалиться тут нечем. Вот только не знаю, – заметил он чуть погодя. – Осина-то выдержит меня или как?

– Какая осина? – вновь не понял Константин.

– Ну а как же, – удивился Стоян. – Иуда же на осине повесился. С того времени она и трясется вся. Стало быть, мне прямая дорога к ней, родимой.

– Глеб меня не убьет, – твердо заметил Константин и тут же поправился: – Во всяком случае, не сразу.

– Это так, – подтвердил сотник. – И наказ у нас всех был такой – только живым. Да и людишек, кто с ним будет, с тобой то есть, – тут же пояснил он, – всех живыми брать. Потому я и сказал про пяток-другой, который мы потеряли бы, ежели бы до стычки дошло, – напомнил он про переговоры и улыбнулся. – А ежели бы не наказ такой, можно было бы и издали вмиг всех вас положить. Оно ведь не только Афонька Лучник по этой части горазд. У меня тоже с десяток таких отыщется, кто не хуже стрелу пустит. – И он оглянулся, окидывая почти любовным взглядом свой небольшой отряд.

– Ну вот, – пропустил мимо ушей его лирическое отступление Константин. – Стало быть, я ему нужен.

Стоян утвердительно кивнул, соглашаясь, но тут же поинтересовался:

– А зачем? Ты ж для него теперь самый опасный свидетель. Да и твои вои тоже.

– Зачем нужен – не ведаю. Но коли так, то он меня сразу не убьет, да и остальных тоже. Значит, твоя помощь мне и им еще понадобится. Если сумеешь – выручишь или хоть что-то сделаешь, ну а если нет, тогда не судьба.

– Будь по-твоему, княже, – согласно кивнул сотник. – Оно, конечно, загадывать наперед сейчас глупо. Но вот тебе мое слово – все, что только в силах моих будет, все для выручки твоей исполню.

– Спросят, о чем говорили мы с тобой, – торопливо заметил Константин, видя, что приближающийся отряд находится уже в какой-то сотне метров от них. – Скажи, что я оправдывался. Говорил, будто невиновен. Ну а ты мне, конечно, не поверил.

– Ишь ты, – Стоян вновь, на этот раз недовольно, мотнул головой. – Всю жизнь ни вот на полстолька никому не солгал, а тут придется душой кривить.

– Это святая ложь, – заметил Константин. – Во спасение людей. – И замолчал, угрюмо глядя на подъехавших и радостно скалящих зубы дружинников.

С этой минуты говорить им больше не пришлось. Плотное кольцо второго отряда тесно обступило их со всех сторон и бдительно сопровождало до самых городских ворот, где их – видать, гонца заранее послали с радостной вестью – встречал сам князь Глеб собственной персоной.

Широкая улыбка, причем искренняя, от всей души, не сходила с его смуглого скуластого лица все время, пока он распоряжался, кого из дружинников брата и в какой конкретно поруб поместить. Лишь покончив с последним из них, Епифаном, он обратился к Константину. Тот все это время продолжал молчать, внимательно разглядывая братоубийцу и ни на секунду не отрывая своего взгляда от его лица.

– Теперь и до тебя очередь дошла, братец мой единственный, – ласково пропел Глеб, и улыбка его стала еще шире и еще радостнее. – Тебя, как князю подобает, мы в своих покоях поместим. У меня, правда, там скудновато – не взыщи уж.

– Зато от души, – в тон ему подхватил Константин.

– Это точно. От самой что ни на есть. А ты, – он повернулся к Стояну, – после зайдешь, расскажешь, где да как вы его поймали, какие речи он вел, пока ехали. Да и награду заберешь за улов знатный. Уж я не поскуплюсь. – И он заговорщически подмигнул ему.

Тут же, вновь обращаясь к Константину, которого в это время торопливо разоружали, согласно Княжескому повелению, Глеб широким жестом гостеприимного хозяина приглашающе указал на свой трехэтажный терем, возвышающийся вдали над прочими домами подобно великану.

– Может, помолиться в остатний раз дозволишь? – вежливо поинтересовался Константин.

– Да почему же в остатний? Ежели только захочешь, то я каждый вечер к тебе своего исповедника засылать буду, – возразил Глеб. – Вот только грехи тебе он лишь один раз отпустит. В первую встречу, – и, не дожидаясь вопроса, тут же пояснил: – Вдругорядь уже каяться не в чем будет. Сам посуди, дни все у тебя, брате, будут постные – хлеб да вода. Медов хмельных, увы, вовсе не увидишь, да и с девками сдобными тоже позабавиться не удастся. Молись себе, коли охота придет, – и поинтересовался, когда они прошли уже с десяток-другой метров: – А что это ты поглядывал на меня все время? Или в одеже какой беспорядок увидел? Так ты скажи по-братски.

– С одежей у тебя все в порядке. А высматривал я совсем другое – печать на тебе искал.

– Какую такую печать? – не понял Глеб.

– Которую Господь на сыне Адама поставил, – терпеливо пояснил Константин. – Ну, чтобы никто его не трогал. Пусть ходит и мучается.

Глеб отрывисто засмеялся.

– И как, нашел ли? – ничуть не обидевшись, осведомился он.

– Нет, не нашел, – честно ответил Константин. – Наверное, потому, что она невидимая.

– А вот тут ты, братец, маху дал. Вовсе не потому, – принялся пояснять Глеб. – Причина проста. Дабы ее найти, тебе надо было не на меня глядеть, а в кадь с водой заглянуть, на отраженье свое полюбоваться.

– Это почему же?

– А потому, что печатью этой я, – тут улыбка стала медленно сползать с лица Глеба, и его маленькие глазки с ненавистью впились в лицо Константина, – как Господь Бог, самолично тебя заклеймил три дни назад. Ныне я в глазах людских чист, аки агнец Божий, ибо только по причине моей душевной чистоты и сохранил мне Господь жизнь в отличие от братьев моих грешных, которых умертвил ты рукою своею мерзкою без жалости и сострадания. Да ты проходи, проходи, чего стоишь, – спохватился он, приглашающе отворив дверь. Ступеньки за ней вели куда-то вниз и терялись во мраке.

– Вон уже и свет несут, чтобы не оступился ты невзначай, – указал он на торопившегося к ним со всех ног здоровенного детину с жирным, одутловатым и каким-то затхлым лицом, несущего в каждой руке по ярко горящему факелу.

Константин вздохнул и шагнул через порог.

– Будь ты проклят, Каин! – услышал он в тот же миг.

Константин сразу узнал этот голос. Он явно принадлежал сотнику, который все-таки не смог сдержать своих чувств. Можно было бы и не оборачиваться, но он все-таки по инерции повернулся в его сторону. Впрочем, не он один. Глеб повергнулся тоже. Стоян смотрел в их сторону, не стараясь сдержать свою ненависть, и каждый из князей был уверен, что проклятие это адресовано не ему. Правда, один из них ошибался.