– Чего-о-о-о я достигла?

– Ты вышла за меня замуж – раз. И я помогу тебе уничтожить призраков прошлого – два.

– А если я не хочу уничтожать этих призраков? Если я не хочу о них вспоминать?

– Дело сделано, другого пути нет, – обреченно и вместе с тем назидательно заявил Павлик.

– Я не поеду, – устало произнесла Люся и заплакала.

Ночью Жебеты мирились, чередуя страсть то с уговорами, то с обвинениями. Уговаривала Петрова, обвинял Павлик. Как Люся старалась! И как Жебет был непреклонен! И как строг! И как суров! И как много он говорил об ответственности, о самоуважении, о необходимости освободить шкафы семейной жизни от спрятавшихся в них скелетов.

К утру Петрова поняла, что содержание пословицы о ночной кукушке сильно преувеличено, и положилась на авось. Как и предыдущие несколько раз. Авось не заставил себя долго ждать – в начале июня Люся обнаружила, что беременна.

– Это не вовремя, – огорчился Павлик.

– Как некстати, – поддержала его Вера Ивановна.

– Что делать? – спрашивал будущий папаша.

– Что делают в таких случаях? – подливала масла в огонь усатая леди.

– В таких случаях делают аборт, – обозначила Петрова суть поступившего со стороны Жебетов предложения.

Люся собрала собственный семейный совет в лице Сони Левиной, Женьки и Любы.

– Он не хочет этого ребенка, – жаловалась она подругам.

– Боится конкуренции, – зареготали записные красавицы. – Один мозг плюс другой мозг – это уже два мозга.

– Дуры, – обиделась Петрова.

– Сама ты дура, – в один голос ответили Женя с Любой. – Сколько тебе лет?

– Достаточно.

– Достаточно для того, чтобы забеременеть, но недостаточно, чтобы получить весь набор удовольствий от жизни.

Красавиц проблема нежелательной беременности ничуть не смущала. И та, и другая ходили тайными тропами, позволявшими продлить молодость. Рецептов имелось множество: стакан коньяка залпом плюс ванна с кипятком, лошадиная доза аскорбинки в сочетании с окситоцином, поднятие тяжестей из положения полусидя и все остальное. В случае провала оставалось последнее, но самое надежное средство – посадочное место в абортарии. Оно стоило определенных денег, но поклонники, как правило, не скупились и щедро оплачивали весь набор медицинских услуг, мечтая только об одном – о скорейшем возвращении девочек в строй.

Петрова поморщилась и почувствовала себя предательницей.

– Какой срок? – уточнила Люба, прикидывая возможный объем вложений.

– Недель семь.

– Значит, чистка, – вынесла вердикт Женя.

Соня Левина, без пяти минут гинеколог, сосредоточенно дымила в распахнутое окно, делая вид, что к происходящему не имеет никакого отношения. Петрова растерянно смотрела в ее перетянутую бюстгальтером спину, мысленно взывая о помощи.

– Сонь, хватит курить. Что делать-то?

Левина, не оборачиваясь, процедила сквозь зубы:

– Наши красавицы тебе все объяснили.

– Ле-эвина, – пропели искушенные подруги, – смени гнев на милость, скажи свое веское слово профессионала.

Соня молчала.

– Петрова, – скорчила жуткую рожу Женька, – подними ей веки, Софья Самуиловна нас не видит.

– Закрой рот, балда, – забасила Левина и наконец-то сменила гнев на милость.

– Молчу, – обиделась Женька.

– Вот и молчи, бестолочь.

– Девочки, – попросила Петрова, чуть не плача, – хватит уже. Мне не до шуток.

Соня сложила руки на груди и высокомерно посмотрела на соседок; ноздри ее раздувались, а черные усики встали дыбом.

– Кто здесь беременная?

– Она, – ткнула пальцем в Петрову Люба, подмигнув Женьке. – Слава богу.

– Люська, ты кого слушаешь? – пошла в наступление Левина. – Им море по колено. Первый раз, что ли? Им уже бояться нечего – повезет, родят по морячку. – Соня, не спуская глаз с Петровой, продолжала свою пламенную речь: – Худая! Тощая! Таз узкий. Питание, как в концлагере. Витаминов – ноль. Но дело даже не в этом…

– А в чем? – пискнула Люся.

– В ком! – бушевала Левина.

– В ком? – как заведенная, повторяла за ней Петрова.

– В тебе! Где воля? Где ответственность? У кого ты спрашиваешь совета? У них?

Женька с Любой перестали хихикать, изумленно взирая на оратора в хлопчатобумажном бюстгальтере с мелкими белыми пуговками, одна из которых висела на честном слове.

– Ты беременна – сама решай.

– Он меня бросит, – печально констатировала Люся.

– Я тебя не брошу, – заверила Левина и, не справившись с эмоциями, зарыдала.

Следом за ней беззвучно пролилась слезами Петрова, а за ней – и все остальные.

– Девчонки, – провыла Женька, – давайте отметим. Люб, доставай.

Шампанское было теплым, пенистым, а жительницы двести седьмой комнаты – зареванными и счастливыми.

– Беременным больше не наливать, – скомандовала Соня.

– Ну, последний раз, – протянула Люся граненый стакан.

В лоно семьи Петрова вернулась под вечер – спокойная и довольная.

– Ты что? Пила? – призвал к ответу строгий муж.

– Немного.

– Был повод?

– Отметили с девочками…

– То есть?

– Буду рожать, – буднично сообщила Люся.

Как только Жебет отбыл из Одессы по месту службы – в городок Люсиного недетского детства, отступила и изматывающая блокада. Петрова осваивала новое состояние и даже научилась благополучно справляться с утренней тошнотой.

После отъезда Павлика Люся с облегчением сдала ключи от комнаты в семейном отсеке и перебралась в гостеприимную двести седьмую.

Облеченная властью заботиться о беременной Петровой, Соня взяла под контроль три направления Люсиной жизни: питание, отдых и физкультуру. Все действия Левиной имели научно обоснованный характер, что подкреплялось в первом случае подсчетом калорий, во втором – оптимальным количеством часов сна, в третьем – километражем одесских бульваров, помноженным на кубометры морского воздуха.

Вооружившись книгой о вкусной и здоровой пище, преданная слову Левина по утрам варила геркулес. Петрова подозревала, что не Сонино это дело, но что настолько не Сонино, даже не предполагала. О размерах наступившего бедствия Люся догадывалась по доносившимся из общей кухни воплям и угрозам. Но Левина была невозмутима, так как ею двигала благородная идея – накормить мать и дитя в утробе.

Сначала молоко с шипением заливало вычищенную накануне плиту. В молочных лужах оседала овсяная пыль, после чего те загустевали и томно коричневели. Завороженная превращением, Соня замирала и приходила в себя, только почуяв запах свежепригоревшей каши. Она бросалась, как солдат на амбразуру, на алюминиевый ковшик, хватала раскаленную ручку рукой и бухала посудину на любую свободную поверхность. Завтрак Петровой был готов.