Он просто пришел и выбрал то, что ему понравилось.

— Пожалуй, вот этот гостиный гарнитур... И этот стол. И еще, пожалуй, вот эту картину возьму. Можно? Неужели можно? Да ну, навряд ли!...

— А чего нельзя-то — берите, коли надоть. Здеся этих картинок видимо-невидимо — на кажной стенке по десятку! — милостиво разрешил сторож, охранявший дом. — У нас в деревне тоже богомаз был, так тот ничуть не хуже малевал!

«Картинка», как изволил выразиться сторож, была кисти Ильи Репина, со спокойным, радующим глаз и душу среднерусским пейзажем.

Картину Мишель повесил над своим столом, туда, куда раньше по обыкновению водружали парадный портрет государя императора при всех регалиях. Но Репин, ей-богу, был ничуть не хуже!

А еще Мишелю предоставили в полное его распоряжение конфискованное у шведского посла авто. Шикарное, на резиновом ходу, с хромированными фарами и раздвижной крышей-гармошкой.

Жаль не на ходу.

Лучше бы вместо него выделили задрипанную пролетку, хромую клячу и мешков сорок овса!

Теперь все предпочитали автомобилям гужевую тягу. Все ездили на пролетках, кроме разве Предсовнаркома Ленина и прочих больших начальников. Потому что единственный, в котором теплилась жизнь кремлевский гараж обеспечить всех желающих ремонтом и запчастями не мог.

Ах да, были еще выделенные ему в помощь люди — пяток боевых хлопцев, все сплошь из пролетариев, что новой властью ценилось особо, примерно как раньше дворянское происхождение. На вещскладе те сразу же напялили на себя черные кожаные куртки и такие же галифе, коим радовались, как малые дети. Мишель морщился, но молчал. Почему-то все пролетарии и пролетарки предпочитали облачаться исключительно в «чертову кожу», в какой раньше разве только шоферы ездили в открытых авто. Такая у них была новая мода, хотя многие их начальники, по-старому министры, ходили в шинелях и старых пальтишках.

— Оружие брать будете?...

Оружие выбирали из огромных деревянных ящиков, куда оно было свалено как попало. Хлопцы азартно перебирали пистолеты и револьверы, целясь друг в друга и щелкая курками.

— Эй, слышь-ка, не балуй, а то, не дай бог, стрельнет! — ворчал кладовщик.

Хлопцы, все как один, облюбовали себе маузеры в здоровенных деревянных кобурах, тут же нацепив их на бок.

Мальчишки, дурачье... Потаскают их день-другой на плече, почистят, опамятуются, ан поздно будет!

Мишель, в отличие от них долго роясь в ящиках, перебирая оружие, заглядывая в дула на просвет, проверяя тугость спуска, выбрал хорошо знакомый ему по службе в полиции и фронту наган «Тульского императора Петра Великого оружейного завода». Не новый — у нового бывает плохо притерт механизм, но и не старый, не изношенный. И еще взял «дамский» браунинг.

— Може, вам еще «максимку»?

Но от предлагаемого «максима» Мишель вежливо отказался, хотя хлопцы уж было поволокли пулемет к выходу.

— А ну, прекратить! — скомандовал Мишель. — Стройся!

Хлопцы кое-как построились, вопросительно глядя на своего начальника.

Ей-богу, лучше бы ему дали пяток приученных к дисциплине кадетов!

— Кто у вас здесь старший? По возрасту? — спросил Мишель.

— Я! — выдвинулся вперед один.

— Как зовут?

— Митяй. Митяй Хлыстов.

— Будешь у них за командира, — приказал Мишель. — Слушаться его беспрекословно. Ко мне напрямую не обращаться. Все вопросы — к нему.

Это были азы, но, кажется, совершенно им незнакомые.

Митяй приосанился, шмыгнул носом, подтерев под ним рукавом.

О господи!...

— Всем все ясно? — спросил Мишель.

— Ага! — вразнобой ответили ему.

— Не «ага», а так точно!

Необъятный кабинет Мишеля в тот же день разгородили досками, потому что хлопцам, как оказалось, негде жить. Подняв в пустых дальних комнатах полы, они сбили из них перегородки, приколотив их прямо к паркету. Откуда-то притащили печку-буржуйку и разложились прямо здесь же на полу. На все это Мишель глядел, внутренне содрогаясь, — но что поделать-то?!

Ладно, будем считать, что они находятся на казарменном положении.

Мишель приказал выставить при входе в свой кабинет часового, а всем остальным чистить оружие — потому что не знал, чем их еще занять. С превеликим своим удовольствием он сменил бы их всех на пару смышленых филеров. Из тех, из прежних. Но те по происхождению не подходили.

— Да как же вы не понимаете, товарищ, — вам поручено важное государственное дело, а вы предлагаете привлечь к нему черт знает кого! — внушали ему.

— Не черт знает кого, а известно кого — мне известно, — отвечал Мишель. — Мне нужны профессионалы, те, кто хорошо знает преступный мир.

— Преступный мир, товарищ, мы искореним в самом ближайшем времени, — заверяли его.

— Ну хотя бы одного, — сам себя ненавидя, клянчил Мишель. — Ну неужели из-за такого пустяка мне нужно тревожить Троцкого?

Имя Троцкого возымело нужное действие.

— Ну хорошо, подберите себе кого-нибудь, но только из надежных, с правильным происхождением товарищей.

Это, значит, с рабоче-крестьянским происхождением. Кое-что из этой новой жизни Мишель уже начал усваивать.

— Конечно, — заверил он. — Мне как раз требуется какой-нибудь из сельских пролетариев криминалист.

Но его иронии не поняли и не оценили.

— Верно мыслите, товарищ, — главное, чтобы не из дворян и не из попов!

Подобрать эксперта оказалось непросто.

Мишель бродил по занесенной Москве, разыскивая бывших своих коллег, и чаще всего натыкался на забитые досками либо разоренные квартиры. Две — Февральская и Октябрьская — революции разметали всех и вся по стране и весям. Иные были уже мертвы, другие далече...

Впрочем, не все. Кое-кто жил там же, где раньше. Но, прознав про цель визита Мишеля, громко хлопали пред его носом дверью.

— Что ж ты, Фирфанцев, большевикам продался? — зло укоряли они. — За кусок ливерной колбасы идеалы презрел? Ступай теперь в свое чека, доложи им, и пусть меня к стенке поставят!...

Объясниться с ними не было никакой возможности.

И Мишель уходил как побитая собака.

Впрочем, оставались еще некоторые надежды на старого следователя, криминалиста и знатока уголовного мира Валериана Христофоровича, с которым Мишель не одно дело расследовал.

Лишь бы тот был дома.

Был...

— Фирфанцев... Друг разлюбезный, какими судьбами?!

Валериан Христофорович был в китайском халате, надетом поверх шубы, потому что в квартире было невозможно холодно.