— Или ты притащишь его, или я не повезу тебя завтра на этотхренов бокс.

— Да я ненавижу бокс! — Она вообще-то ни разу не была набоксерских соревнованиях, но злость и негодование требовали категоричности.Прежние приятели вечно таскали ее на рок— концерты, и их-то она точноненавидела, потому что так или иначе они всегда оказывались рядом скаким-нибудь волосатым типом, который не мылся уже несколько недель подряд.

Билли пожал плечами, вернулся к спущенному переднему колесуи принялся работать домкратом.

Спустя несколько минут она принесла ему ящик синструментами, перепачкав в смазке совершенно новую кофточку. Он что-тобуркнул, но даже не обернулся. Майка у него выбилась из джинсов, и стало виднополоску кожи на спине — гладкую, загорелую, играющую мышцами. Крис долго немогла оторвать взгляд.

Затем она помогла ему снять с обода шину, и ладони у неестали такие же черные, как у Билли. Машина опасно покачивалась на домкрате, азапасная покрышка оказалась протертой до основы в двух местах.

Когда они поставили колесо на место, Крис села в кабину.Кофточка и дорогая красная юбка были в жирных пятнах.

— Если ты думаешь… — начала она, когда Билли сел за руль, ноон, не дав ей договорить, перегнулся и начал ее целовать, ползая руками поталии и груди. От него резко пахло табаком, «Брилкримом» и потом. Крис наконецвырвалась и, переведя дыхание, взглянула на себя. К жирным пятнам на кофточкеприбавились новые пятна грязи. Двадцать семь пятьдесят в магазине «ДжорданМарш», но теперь кофточка годилась разве что для мусорного бака. Однако Крисчувствовала только острое, почти болезненное возбуждение.

— Как ты собираешься все это объяснять? — спросил Билли иснова ее поцеловал. Даже не видя его губ, можно было догадаться, что онулыбается.

— Трогай меня, — прошептала она ему на ухо. — Всю. Выпачкайменя всю.

Что он и сделал. Колготки на одной ноге разошлись, словнораскрытые губы. Юбку, и без того короткую, Билли рывком задрал до пояса. Онбуквально лапал ее — грубо и жадно. И от чего-то — может быть, именно от этогоили от того, как близко они разминулись со смертью — Крис почти сразу кончила.

На следующий день она отправилась с Билли смотреть бокс.

— Без четверти восемь, — сказал он и сел на постели, затемвключил лампу и начал одеваться. Его тело по-прежнему приковывало взгляд. Крисвспомнила тот понедельник, как это все случилось. У него…

(стоп)

Об этом можно подумать и потом — скажем, когда будеткакой-то толк, кроме бесполезного сейчас возбуждения. Она скинула ноги скровати и натянула трусики-паутинку.

— Может быть, это не самая лучшая идея, — сказала она, непонимая до конца, себя проверяет или его. — Может быть, нам лучше вернуться впостель и…

— Идея что надо, — ответил Билли, и на его лице, словномимолетная тень, промелькнула усмешка. — Свиная кровь для свиньи.

— Что?

— Нет, ничего. Пошли. Одевайся.

Крис оделась, и, выйдя через черную лестницу на улицу,почувствовала, как внутри у нее, словно хищный ночной цветок, распускается инабирает силу какое-то мощное будоражащее чувство.

Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 45):

Знаете, на самом деле я вовсе не переживаю из-за тех событийтак уж сильно, как люди почему-то считают, должна. Нет, никто, конечно, неговорит мне этого прямо, но все, кого я встречаю, постоянно твердят, как, мол,им жаль — обычно перед тем, как попросить у меня автограф. Они ожидают, что ябуду безутешно рыдать, носить черное, пить слишком много или ударюсь внаркотики. Как правило, люди говорят что-нибудь вроде этого: «Ужасно, простоужасно… Но знаете, то, что с ней произошло…» и так далее, и так далее.

Но жалость — это все равно что припарки. Жалеть можно опролитом на скатерть кофе или о промахе в боулинге. А истинная скорбь так жередка, как и истинная любовь. Я уже больше не жалею о том, что Томми мертв. Онтеперь вспоминается как чудесный сон. Может быть, вы подумаете, что этожестоко, но с той ночи утекло много воды. И я не жалею о том, что сообщилаКомиссии по делу Кэриетты Уайт. Я говорила правду — столько, сколько знала.

Но мне жаль Кэрри.

Ведь ее забыли. Ее превратили в своего рода символ и забыли,что она была обычным человеком, таким же, как вы сами, человеком с надеждами,мечтами и так далее. Впрочем, говорить об этом, видимо, бесполезно. Едва литеперь удастся превратить нечто, созданное газетами, обратно в человека. Но онабыла человеком, и она страдала. Так страдала, что большинству из нас это ипредставить себе трудно.

Поэтому мне ее жаль, и я надеюсь, что ей было хорошо навыпускном балу. Надеюсь, что бал — пока не начался весь этот ужас — стал длянее самым замечательным, чудесным, волшебным событием в жизни…

Томми вырулил к стоянке у нового крыла школьного здания.Мотор еще секунду поурчал на холостом ходу, а затем он выключил зажигание.Кэрри сидела справа от него, придерживая на плечах платок. Ей вдруг показалось,что все происходит во сне, наполненном какими-то неясными перспективами, и онатолько-только это поняла. Что же она делает? Она оставила маму одну.

— Волнуешься? — спросил Томми, и Кэрри невольно вздрогнула.

— Да.

Он рассмеялся и выбрался из машины. Кэрри собралась ужеоткрыть дверцу, но Томми обошел, машину и сделал это сам.

— Не волнуйся, — сказал он. — Ты сейчас как Галатея.

— Кто?

— Галатея. Мы проходили это у мистера Иверса. Онапревратилась в такую прекрасную женщину, что ее никто не узнал.

Кэрри на секунду задумалась.

— Я хочу, чтоб меня узнали, — сказала она.

— Еще бы. Пойдем.

У автомата с кока-колой стояли Джордж Доусон и ФридаДжейсон. На Фриде было нечто оранжевое из гипюра, и в этом наряде она немногонапоминала басовую трубу. В дверях проверяли билеты Донна Тибодо и ДэвидБракен. Оба были членами Национального общества отличников, оба входили в«личное гестапо» мисс Гир, и оба оделись на этот раз в цвета школы — белыебрюки и красные пиджаки. Тина Блейк и Норма Уотсон раздавали программки ирассаживали участников бала в соответствии с планом. Обе были в черном — Кэрриподумала, что девушки, должно быть, считают себя очень элегантными, но ей онибольше всего напоминали продавщиц сигарет из старых гангстерских фильмов.

Когда вошли Томми и Кэрри, все повернулись в их сторону, ина секунду в зале повисло неловкое молчание. Кэрри вдруг захотелось облизнутьгубы, но она сдержалась. Затем Джордж Доусон воскликнул: