Видимо я снова не только подумала, потому что Люба опятьответила:

— Нет, слава богу, он жив и здоров на радость всему народу.Жив —здоров и знать желает какая сволочь на него окрысилась.

Я ахнула.

— И кроме меня, следовательно, сволочи не сыскали, во всейнашей огромной стране, — возмутилась я.

— Сама видишь, что не сыскали. Президент требует ответа насвой, государственной важности вопрос, а ответа нет ни у кого. Простоудивительно, Соня, что тебя не подстрелили, — вновь загоревала Люба иоптимистично добавила: — При попытке к бегству.

Удивительно уже стало и мне самой. Лопухнулся что-тоВладимир Владимирович. Шлепнул бы меня, и мой молчаливый труп как злейшеговрага государства представил. Хоть на такую меня полюбовался бы президент, всеж приятно предстать пред его очами — да и некогда мне живой.

Шутки шутками, но, думаю, пояснять не стоит, что еще большезахотелось мужика в фуфайке отыскать.

— Думай, Люба, думай, — нервно попросила я. — Если не я изгранатомета стреляла, то кто же стрелял? Не ты же?

— Так не было там меня, мусор выносила. Как обычно утречкомвышла с ведром (мусоропровода нет у нас), а обратно в дом не пускают, просятждать. Начала ждать, а тут и вас с Валериком потащили. Перепугалась я! Простокошмар!

Люба очень выразительно закатила глаза и деловито отметила:

— Потолки в этом туалете дюже красивые. Мы с Валерикомбольшой ремонт затеваем, так я теперь все подмечаю.

“Ха! Они с Валериком уже большой ремонт затевают, а у менядаже полы в доме немытые. Чем я хуже? Почему в покушении подозревают толькоменя?”

— Не хуже ты, а лучше, — утешила Люба.

Повадилась мысли чужие читать, или и в самом деле крыша мояедет.

— Мы обычные серые обыватели, — ответила Люба на мой немойвопрос, — потому нас и не трогают, ты же отличилась уже многократно, так почемубы тебе и на президента не покуситься? Пришло же тебе в голову романы писать.От тебя теперь всего можно ждать, ты же у нас как бы писательница. Нормальныелюди книг не пишут, они их даже не читают.

Ну как тут не обидеться? Вот она, зависть человеческая!Нет-нет, да и пробьется сквозь тонкую пленку воспитания. Люба прекраснаясобеседница, если речь идет о фингалах Славки, икоте Машутки и животе Ванюшки,но не дальше этого. Когда же Люба берется рассуждать о моих романах, отворческом отражении, воспроизведении действительности в художественныхобразах… Короче, о настоящем искусстве…

Нет, не хочу обижать подругу. Имея столько детей, обо всемрассуждать разучишься — здесь только можно завидовать ее женскому счастью.

— Люба, давай вернемся к нашему важному вопросу, —проникновенно попросила я. — Выходит ты видела как нас с Валерой увозили.

— Да! Да! — яростно подтвердила Люба.

— Сколько же времени прошло с тех пор, как ты покинулаквартиру?

— Да минут пять, не больше.

“И тут не обманул полковник, — подумала я. — Люба вышла, а яочнулась, увидела мужика в фуфайке, он бабахнул, через три минуты началиломиться в дверь, секунд сорок мяли бока Валерию, потом полковник влетел, и насскрутили. Да, от ухода Любы до нашей поимки прошло пять-семь минут. Но куда жемужик тот делся? Не растворился же он.”

Пока я размышляла, Люба заскучала и с тоской поглядывала надверь.

— Сонь, я пойду, а то неудобно, — промямлила она.

— Что — неудобно? — возмутилась я. — Меня ловят, а тебенеудобно? Скажи лучше, мог на другой этаж убежать тот чертов мужик?

Люба замотала головой:

— Нет, не мог. Наш дом крепко охраняется, дежурный на каждомэтаже, а жильцы сплошные сотрудники.

Я удивилась:

— И старая дева?

— Она бывшая, уже на пенсии, но верь мне: не побежит к нейникакой мужик. Разве что с Белой горячки. Из нашей квартиры — сама понимаешь —бежать некому.

Рядом живет сам полковник. Он начальник этой охраны, ну ипарализованный у меня за стенкой…

— Тоже бывший сотрудник?

— Он нет, его покойная жена. Она получала квартиру. Апарализованный по другой части был, но все в прошлом. Теперь он хоть и мужик,но…

И тут глаза Любы наполнились ужасом.

— А-ааа! — закричала она, зажимая рот ладошкой. — В фуфайкеон, говоришь, был?

— Да, в новой фуфайке.

— Цвет? Какой цвет?

— Цвет редкий, синий.

Люба сползла по стенке:

— Точно! Я видела ее!

— Синяя стеганая фуфайка, вся гарью покрыта, — задыхаясь отвозбуждения, поведала Люба.

— Точно! — возликовала я. — Точно покрыта гарью, чем же ещеей покрытой быть после гранатомета? Ха! Значит был! Был мужик! Где? Где тыфуфайку видела?

— В шкафу у парализованного, — растерянно ответила Люба.

Я опешила:

— А зачем ты лазила в его шкаф?

— Ну как же, мы же с Валериком ему помощь оказывали,родственница попросила.

— Чья родственница?

— Да парализованного. Племянница или фиг ее знает кто емуона. Девица, очень симпатичная блондинка, каждый день приходит, оплачиваетсиделку, сама ухаживает за ним, опекает. Думаю, из-за квартиры. Больше женаследников у парализованного нет, вот она на квартиру и нацелилась.

— Хорошо, черт с ней, как ты попала в шкаф?

Люба всплеснула руками:

— Соня, как бедно люди живут! Как бедно живут! Пустаякомната…

Очень тяжело разговаривать с Любой — тут у любого невыдержат нервы.

— Как ты попала в шкаф? — гаркнула я.

Только после этого она ответила:

— Одеяло старое подарила и сама положила парализованному вшкаф, глянь, а там, под тряпками, фуфайка.

Я уж не стала допытываться почему любопытная Люба, пользуясьбеспомощностью парализованного, полезла в его тряпки — не до того мне было, всяв раздумья ушла.

Раздумья оказались бесплодны.

— Это что же выходит? — в конце концов спросила я. —Парализованный что ли на президента покушался?

Люба замахала руками:

— Что ты! Что ты! Он лежит, как бревно. Два раза в неделю —по пятницам и субботам — его в инвалидное кресло грузят и на прогулку спускают,родственница часик другой по скверу повозит, а чаще просто бросит в сквере его,и, пока он воздухом дышит, по делам своим убегает, а на обратном пути завозитпарализованного обратно. Вот и вся его жизнь, все остальное время лежит,бедолага, чисто бревно.