Гарсиа деловито направился к своей хижине, а генерал так и стоял на коленях под палящим солнцем, склонив голову. Гарсиа появился с кукурузной лепешкой, жестяной кружкой и бутылкой. Указательным пальцем нарисовал на лепешке крест, что-то пробормотал, отломил кусочек и деликатно положил генералу на язык со словами:

– Дадено тебе тело Христово. Вкуси его в память о нем.

Фуэрте втянул язык и с трудом проглотил. Кое-кто из партизан перекрестился.

В жестяную кружку Гарсиа отлил из бутылки немного рому и осенил ее крестным знамением.

– Кровь Христова, что была пролита за тебя. Испей ее в память о нем.

И снова некоторые партизаны перекрестились. Гарсиа простер руку над головой Фуэрте, и генерал явственно ощутил целительное тепло, что исходило от руки. После краткой молитвы Гарсиа взглянул на генерала и сказал:

– Упокойся с миром.

– Благодарю, отче. – Генерал поднялся с колен. Он расставил пошире ноги, снова закрыл глаза и медленно поднес револьвер к виску. Не колеблясь, надавил на спусковой крючок; Гарсиа в это время делал отчаянные знаки Ремедиос, чтобы она остановила генерала. Та решительно затрясла головой.

Генерал Фуэрте давил на собачку и вспоминал такие далекие занятия по огневой подготовке: «Нажимать плавно, без рывка! Тянуть, а не дергать!» Припомнился низенький капрал, обучавший их обращению с оружием. «Вот боек, вот патронник, вот затвор. Оружие должно содержаться в идеальной чистоте, иначе заклинит, или ствол разнесет, и вам оторвет яйца к чертям. Буду ежедневно проверять ваше оружие. Если окажется грязнее монашкиного исподнего, оторву вам яйца сам!»

Душа генерала наполовину рассталась с телом, но внезапно вскочила обратно. Ничего не произошло – только щелчок. Озадаченно взглянув на револьвер, генерал оттянул фиксатор барабана. Замершие в напряженном ожидании партизаны удивленно загалдели.

Фуэрте с укором посмотрел на Ремедиос:

– Он не заряжен. И вы заставили меня через все это пройти… Зачем?

– Я не варвар, у меня нет ни малейшего желания смотреть, как кто-то вышибает себе мозги. – Ремедиос улыбнулась. – К тому же я не идиотка, чтобы грохать по столу заряженным револьвером дулом к себе, и не такая дура, чтобы дать пленнику оружие с патронами. Соблаговолите поверить, у меня все-таки есть немного ума.

Генерал криво улыбнулся, а Ремедиос забрала у него револьвер и стукнула им по столу.

– Сейчас все разойдутся, сядут где-нибудь в теньке и обсудят, виновен или не виновен. После сиесты вернетесь и доложите суду. Не забудьте назначить старшину присяжных.

Партизаны толпой побрели в тень огромного кешью, где углубились в жаркую дискуссию. Гарсиа повел Фуэрте в хижину, служившую тому ненадежной тюрьмой, и генерал сказал:

– Ваш ром – ужасная гадость. Я чуть не подавился. Гарсиа улыбнулся:

– У крови вкус не лучше, друг мой. Не забывайте, вы пили кровь.

– Как сладко было почти умереть, – проговорил генерал. – Я это навсегда запомню.

Суд вернулся, и Фуэрте вывели снова.

– Какое ваше решение? – спросила Ремедиос у старшины присяжных, бывшего тракториста из Асунсьона.

– Мы порешили, он вроде бы виновен, но вроде как не виновен, – ответил тот, смущенно ухмыляясь и почесывая голову.

Ремедиос возвела взгляд к небесам и побарабанила пальцами по столу.

– Немного толку от такого решения, – медленно сказала она, подчеркнув «немного».

– А вот так мы порешили, – несколько осмелел старшина. – Вроде бы виновен и вроде как не виновен, такое будет наше решение. Но мы не хотим, чтоб его расстреляли. Мужик он настоящий. Мы не желаем, чтобы такой храбрый парень сдох, как собака.

– В таком случае объявляю приговор, – заявила Ремедиос. Она обернулась и посмотрела на генерала, который слушал речь старшины, удивленно приподняв бровь. – Генерал Фуэрте, вы признаны «вроде бы виновным» и вместе с тем «вроде как не виновным». На основании «вроде как не виновен» я отменяю смертный приговор. А на основании «вроде бы виновен» приговариваю вас оставаться под стражей, пока я не придумаю, что с вами делать. Суд окончен. Нужно подготовиться к возвращению Глории, Томаса, Рафаэля и Гонзаго с еще одним пленником. Он составит генералу компанию.

Ремедиос велела двум бойцам занести стол со стулом в хижину, а сама подошла к Фуэрте.

– Что скажете о решении присяжных, генерал? В «настоящем» суде такого не услышишь, верно?

Фуэрте улыбнулся и провел по глазам рукой.

– Нет, не услышишь, – сказал он. – Но, может, они правы. Я знаю, что не делал ничего дурного. Всегда старался изо всех сил, так, чтобы совесть была чиста. Если в чем и виноват, то разве в том, что недостаточно делал.

– Познай самого себя, – посоветовала Ремедиос, кладя руку генералу на плечо.

Фуэрте насмешливо хмыкнул:

– Только не думаю, что мне еще представится возможность сделать достаточно.

– Отчего же? Я могла бы вас за выкуп освободить, – сказала Ремедиос.

Генерала Фуэрте судили за преступления против человечества, команданте, вернее, уже полковник Фигерас отправлялся с батальоном солдат из Вальедупара, четверо партизан из отряда Ремедиос спускались с гор для выполнения особого задания, а донна Констанца перечитывала трехлетней давности журнал «Вог». Все они мучились от жестокой жары, и все разговоры сводились к единственной фразе: «Фу, ну и жарища!» Партизаны двигались перебежками из тени в тень и от ручья к ручью, чтобы глотнуть воды. Солдаты, понурившись, уныло подпрыгивали в кузовах грузовиков и исходили потом. Пот лился по рукам, капая в затворы «М-16», колол и щипал промежность, тек в ботинки, рисовал кресты на спинах и расплывался на гимнастерках влажными темными пятнами с белыми разводами подсохшей соли по краям, он струился с волос, жег глаза, и все щурились, смаргивали и мотали головами. На остановках солдаты облегчались едкой темно-желтой мочой, а кое-кто чувствовал, что жидкости внутри не осталось, и мочиться нечем.

В имении донна Констанца приказала служанке подать большой кувшин подслащенного лимонного сока со льдом. Отпустив горничную, она сбросила полотенце и, страдая, голая улеглась под неторопливый вентилятор. Журнал она отложила, поскольку вид одежды в обтяжку делал жару еще нестерпимее, и, как все население страны, равно олигархия и крестьяне, бессильно и безнадежно погрузилась в спасительное оцепенение, которое делает сиесту единственным убежищем рассудка.

Может, весь остальной мир не особо нуждается в сиесте, однако деньги нужны всем и всегда, и отряд Ремедиос – не исключение. Необходимость коммерческого обмена с капиталистами, превращавшего добропорядочных партизан-коммунистов в торгашей, болячкой саднила души, но революция требовала денег. Контрабандистам, торговцам оружием, обычно приходилось платить ненавистными американскими долларами, поскольку СССР, вопреки расхожему мифу, напрямую не помогал с 1964 года, и многие отряды, перебивавшиеся торговлей наркотиками, были вынуждены плату требовать тоже в долларах, чтобы потом покупать винтовки. Во всяком случае, революционеры утешались тем, что оплаченный долларами кокаин направляется прямиком в ненавистные США, где пожирает жизни граждан и общественные структуры. Так Америка становилась жертвой собственной крепкой валюты, и Ремедиос часто цитировала Ленина: «Капиталисты продадут нам оружие, которым мы их и уничтожим».