открытая бутылка коньяка с неимоверно яркой этикеткой и хрустальная ваза с крупными оранжевыми апельсинами.

— Какой дурак научил тебя пить виски одним глотком? — с улыбочкой спросил Стас.

Коробченко смущенно пожал плечами.

— Дикарь, воспитанные люди пьют маленькими глотками, — наливая вино в рюмки, назидательно заговорил бармен. — Нам, русским лапотникам, надо учиться этому искусству у цивилизованной заграницы… Но привез я тебя в свой дом, разумеется, не для обучения хорошему тону. Помнишь наш вчерашний разговор? Забыл. Вот дурной… Что ж, напомню: нужен приличный портрет моей собственной персоны, чтобы украсить эти голые плоскости, — Стас широко провел рукой, будто показывая комнатные стены с хаотически развешанными по ним разномастными иконками. — Портрет, уточняю, нужен на холсте, масляными красками, в реалистической манере. Модерна в живописи я не признаю. Способен создать такой шедевр?

— Можно попробовать, — неуверенно ответил Жора. Стас опять улыбнулся.

— Вчера ты был решительнее. Лечись, дикарь…

Жора трясущейся с перепоя рукой взял рюмку — к горлу сразу подступила тошнота, внутри все горело. Опохмеляться не хотелось, но соблазняли красочная наклейка на бутылке и какое-то подмывающее желание отведать хоть капельку ни разу не пробованного заграничного напитка. Переборов тошноту, Коробченко опорожнил рюмку. Стас тут же налил еще. Тошнота и внутренний жар после второго глотка стали ослабевать, а после пятой или шестой рюмки Жора вдохновенно начал перечислять, какие потребуются краски и материалы, чтобы задуманный портрет получился «на уровне». Когда бутылка опустела, «ударили по рукам».

Бармен на удивление быстро раздобыл все, перечисленное Жорой, и на следующей неделе Коробченко принялся набрасывать эскиз будущего художественного полотна. Вначале Стас хотел запечатлеться в фирмовых джинсах с зеленой строчкой и в ковбойской рубахе навыпуск, но на «художественном совете», в котором, кроме Стаса и Жоры, приняли самое активное участие сомнительного поведения девицы с кошачьими именами — Муся, Киса и Люся, окончательно было решено, что Коробченко изобразит бармена в персидском халате, задумчиво сидящим у журнального столика с чешскими фужерами и красивыми бутылками, якобы характеризующими профессиональную деятельность.

Работал Стас в баре посменно. Три раза в неделю, после занятий в училище, Коробченко приезжал к нему домой писать с натуры. После каждого сеанса бармен доставал импортную бутылку. Обильно угощая Жору, назидательно поучал:

— Запомни, дикарь, святое правило: чтобы не стать хроническим алкоголиком, никогда не превращай похмелье в самостоятельную пьянку…

Жора никаких правил не соблюдал. Чем больше он пил, тем непогрешимее, увереннее себя чувствовал. Угощений Стаса ему стало не хватать. Чтобы постоянно «тонизироваться», пришлось унести на вещевой рынок дубленый полушубок, справленный мамой перед отъездом в училище. Жалко было расставаться с хорошей вещью, но Коробченко успокоил себя тем, что прилично заработает на портрете бармена и купит настоящую импортную дубленку.

Совершенно неожиданно для Жоры начались неприятности в училище — дрожащая с похмелья рука никак не хотела выводить на ватмане ровных штрихов. Коробченко под предлогом болезни стал пропускать занятия. Поначалу ему сочувствовали, доставали дефицитные лекарства, которые Жора заказывал «от фонаря», но когда узнали истинную причину прогулов, решили обсудить поведение симулянта на комсомольском собрании. Ему сделали строгое предупреждение. Коробченко «в знак протеста» ударился в такой запой, что позабыл не только о занятиях, но и о портрете своего мецената. Опомнился он лишь, когда от денег, вырученных за полушубок, не осталось ни копейки. С училищем пришлось расстаться.

Постепенно продавая одежду, чтобы с горем пополам кормиться в студенческих столовых, Жора вновь принялся за портрет бармена. Через месяц работа была закончена. Почти двухметровое полотно в композиционном отношении очень сильно смахивало на известную суриковскую картину «Меншиков в Березове», а задумавшийся на нем Стас, облаченный в роскошный персидский халат, беспардонно походил на опального Александра Даниловича. Однако «худсовет» — особенно девицы с кошачьими именами — приняли выполненную работу на «ура». Жора ликовал. Только радость его была недолгой — меценат оказался прижимистым. В благодарность за свое классическое изображение бармен отвалил художнику… бутылку шотландского виски. Оскорбленный до глубины души, Коробченко встретил утро следующего дня в медвытрезвителе.

Платить за вынужденные услуги специализированного учреждения Жоре, понятно, было нечем. Пришлось плюнуть на оскорбленное самолюбие и снова идти к бармену. Стас, выслушав просьбу — одолжить пятьдесят рублей, — усмехнулся:

— Дикарь, чтобы иметь отечественную валюту, надо постоянно вкалывать, а не глотать по-черному спиртное. Хочешь быстро подкалымить, могу рекомендовать хорошему человеку. Запомни: в конторе осмотра вагонов на станции Омск-грузовой спросишь Толика Ерофеева. Скажешь, по моей протекции…

Толик Ерофеев оказался стильным «фитилем» — ростом под потолок. «Вкалывал» он осмотрщиком вагонов и даже на работе был во всем фирмовом. На причастность его к железнодорожному транспорту указывала лишь форменная фуражка с крылатой кокардой. Поигрывая молоточком на длинной рукоятке, Толик с ухмылочкой выслушал Коробченко, немного помолчал и сухо изрек:

— Выходи сегодня в ночную смену на контейнерную площадку.

— Мне надо заработать не меньше пятидесяти рублей, — робко заикнулся Жора.

— Сработаешь без брака — десять четвертных получишь.

От нечего делать Жора пришел на контейнерную заранее. Сам Толик появился к одиннадцати. «Работать» начали в полночь, но допустили «брак». Застигнутые милицией с четырьмя толстыми кипами импортных джинсов, украденных из контейнера, оба «осмотрщика» укатили с «ночной смены» в автомашине с зарешеченными окнами. В итоге вместо обещанных Толиком десяти четвертных Жора получил три года пребывания в колонии и под охраной отправился в Красноярский край. Толик, как выяснилось при судебном разбирательстве, оказался «осмотрщиком» со стажем и отбыл выполнять назначенное ему судом пятилетнее задание в места более отдаленные. К удивлению Коробченко, на протяжении всего судебного процесса Ерофеев ни словом не обмолвился о бармене Стасе. Промолчал о нем и перепуганный Жора.

О внезапной смерти матери Коробченко узнал, уже находясь в колонии, из письма Лели Кудряшкиной. Сообщение это ошеломило так, что Жора не мог найти себе места. Стараясь приглушить душевную боль физической болью, начал было накалывать на пальцах левой руки татуировку «Мама», но вспомнил школьную любовь и выколол «Леля». Нестерпимо хотелось «тонизироваться», однако в колонии не было даже запаха спиртного. Постепенно Жора «привык не пить». Обдумывая свою неудачно начавшуюся жизнь, внезапно для себя сделал вывод: виновник всех бед — бармен Стас. И Коробченко сам себе поклялся убить Стаса. Мысль о беспощадной мести сильно овладела Жорой. Увлекательный рассказ Савелия Вожегова о складе немецкого оружия под Минском еще больше разжег воображение.

Коробченко «заболел» навязчивой идеей — любыми путями раздобыть пистолет.

Отбыв наказание, Жора прямиком направился в Минск. Здесь, в первую же встречу с Вожеговым, выяснилось, что оставшийся от войны склад с пистолетами — пустой треп. Взятые «на испуг» у Вожегова деньги Коробченко пропил одним