гнетущее состояние свалилось на Жору впервые. С великим трудом он дождался, когда открылись парфюмерные магазины. В одном из них купил флакон тройного одеколона. Укрывшись от прохожих в ближайшем сквере, торопливо стал «лечиться». Что было потом, Жора почти не помнил. На пригородном теплоходе Он вроде бы уплыл по Оби в Кудряшовский бор. Там, кажется, познакомился с каким-то парнем, тоже загибающимся с похмелья. Опять пили одеколон и какую-то гадость типа лосьона или «Ланы». Каким-то образом Заехали в Бердск или в Речкуновку. После, в поисках спиртного, долго бродили среди многоэтажек вроде бы Затулинского или Верх-Чемского жилмассива. Весь день Коробченко ничего не соображал и совершенно не контролировал свои поступки. В голове назойливо кружилась одна-единственная мысль: как бы не потерять наган, без которого, казалось, теперь уже не существовало жизни. Этот, по словам Жоры, ужасный кошмар остался в его сознании черным мельтешением. Не известно, чем бы все это закончилось, если бы у Коробченко было много денег, однако…

Оставшиеся от лотерейного билета деньги кончились быстро. Жора попытался сойтись с подгулявшей компанией не то грузчиков, не то браконьеров. Предложил было им по дешевке бирюзовый перстень Зоркальцева, но те сами могли отдать за бутылку последнюю нательную рубаху.

Выручила Кудряшкина. Кому Леля продала перстень, Жору не интересовало. Завладев пятью сотнями, он ударился в такой бесшабашный загул, что даже позабыл о семи тысячах, отданных Зоркальцевым какому-то Милосердову. Об упущенном Коробченко вспомнил почти случайно, когда вытаскивал из кармана джинсов последние рублевки и вместе с ними вытащил расписку с фиолетовым нотариальным штампом. Жора сунулся в горсправку, но по указанному горсправкой адресу Милосердое уже не проживал. Чувствуя, что тысячи будет вырвать нелегко, Коробченко — в расчете на авось — разослал почтовые открытки дружкам по колонии и стал упорно разыскивать Владимира Олеговича. Помогла опять же Кудряшкина, которая, оказывается, знала не только самого Милосердова, но и адрес, где тот теперь живет. Едва Леля упомянула о двухэтажном доме в новостроящемся районе Новосибирска, Жора мигом сообразил, что именно к этому домику подвозил его Зоркальцев перед смертью. По нескольку раз на день он приходил в новостроящийся район. Застав наконец владельца семи тысяч, Коробченко был близок к заветной цели, однако в самый последний момент, когда перепуганный наганом Милосердое полез в тайник, за дверью раздался строгий голос: «Милиция. Откройте!» Приставив к виску полуобморочного официанта наган, Жора успел всего-навсего сорвать с пальца Владимира Олеговича бирюзовый перстень…

В этот же день в застекленной витрине у Железнодорожного РОВД Коробченко увидел розыскную ориентировку со своей фамилией и портретом. Раньше Жора не задумывался о ценности жизни, а тут вдруг с ужасом почувствовал, насколько жизнь ему дорога и на каком тонком волоске она повисла. Жора заметался, как обложенный флажками волчонок. Надо было срочно бежать из Новосибирска, а в кармане не осталось ни рубля. Рисковать с наганом он больше не хотел. Решил тратить патроны только на то, чтобы как можно дольше продлить свою жизнь. В помощь дружков по колонии Коробченко не верил. Хрупкая надежда теплилась у него лишь в отношении Савелия Вожегова — единственного сына обеспеченных родителей. И Жора уговорил Кудряшкину заказать с квартирного телефона разговор с Минском. Зная, что мающийся похмельной болью Тюрин просидит на главпочтамте впустую и встреча с ним ничего хорошего не сулит, Коробченко к ресторану «Садко» не пошел. В седьмом часу вечера он позвонил Кудряшкиной, чтобы узнать, на какое время междугородная пообещала дать Минск. Леля, даже не выслушав его, грубовато рубанула:

— Тебя угрозыск ищет, фраер несчастный!

— Доищется… — многозначительно сказал Жора. — Лелька, займи на пару дней сотенку.

— Балда, у меня трояк до получки остался.

— Ну хоть трояк дай. Могу перстень подарить, который ты Милосердову продала.

Кудряшкина словно задохнулась:

— Слушай… ты совсем чокнулся? Тот перстень, оказывается, Генки Зоркальцева. Если с ним заметут, вышка тебе.

— Не каркай… Иду за трояком…

— Не вздумай!

— Чо ты психуешь? Давай встретимся где-нибудь.

— Чтобы за компанию с тобой встать к стенке? Нет, земляк, ищи другую дурочку.

Коробченко будто холодом обдало.

— Лелька, я погибаю… — в отчаянии проговорил он. — Придумай что-нибудь…

Кудряшкина по доброте душевной «придумала» отправить Жоре последние три рубля через соседку Анжелику Харочкину, подарив той импортную жевательную резинку.

Скрытно пробираясь обходными улицами к макулатурному ларьку, куда обещала подойти Анжелика, Коробченко украдкой кинул бирюзовый перстень в кузов проезжавшего самосвала, загруженного щебнем. Расписку Милосердова, словно спасательную соломинку, он сохранил на случай, если придется доказывать, что деньгами Зоркальцева не воспользовался, хотя прекрасно понимал — легче от этого ему не будет…

Из Новосибирска Антон Бирюков уезжал рано утром. Умытый вчерашним ливнем город омолодился. В многочисленных лужицах на подсохшем асфальте искрились солнечные блики. Было тепло и тихо. До отправления электрички оставалось около часа, и Бирюков, чтобы развеять гнетущее состояние от ночного допроса, пошел к вокзалу пешком.

У Железнодорожного РОВД хмурый сержант милиции вынимал из витрины розыскную ориентировку с фотографией Жоры Коробченко. Остановившаяся возле сержанта любопытная старушка спросила:

— Словили одного бродягу?

— Так точно, бабушка, — ответил сержант.

— И когда вы всех их переловите?

— Придет время — переловим.

Старушка вздохнула.

— Дай господь вам удачи…

Сначала на вокзале, затем в электричке, под убаюкивающий перестук колес, Бирюков всю дорогу сосредоточенно размышлял о Жоре Коробченко, так безобразно и глупо растоптавшем свою судьбу…

А через два года в областной газете Антон увидел большую фотографию улыбающейся девушки. Подпись под фотоснимком гласила, что это Елена Кудряшкина — победительница зонального соревнования молодых мастеров машинного доения. Бирюков долго рассматривал знакомое лицо. Потом взял ножницы, аккуратно вырезал фото из газеты и положил в ящик рабочего стола как память о Леле, которая не сразу, но с помощью добрых людей все-таки нашла свое место в жизни.

ЗАВЕЩАНИЕ

В спальне с вделанного в потолок большого крюка, на каких раньше подвешивали детские люльки, свисала короткая пеньковая веревка с петлей на нижнем конце… Возле табуретки сидел черный крохотный котенок и безостановочно, как заводной, мяукал.

Глава I

Этот день для Антона Бирюкова начался неприятным разговором с начальником районного отдела внутренних дел подполковником Гладышевым. Причиной тому явился рапорт о переводе на другую работу, который с соблюдением необходимых в таких случаях формальностей Бирюков подал подполковнику через секретаря.