общественного и хозяйственного быта; она получила московское название «черных людей», но не могла, конечно, скоро получить московского устройства. Подчинить эту массу русскому влиянию предоставлено было, во-первых, московскому духовенству, просвещавшему край своей проповедью, а во-вторых, московским переселенцам, служилым и тяглым людям, которые расселялись на инородческих землях и начинали здесь вести свое хозяйство в соседстве и при содействии туземного населения. Разумеется, сближение русских с инородцами и обрусение последних в XVI веке едва начиналось. В глубине своих лесов, вдали от главных рек, инородцы сидели сплошной массой, не зная и не видя московской власти; особенно вотяки, благодаря их удаленности, долго сохраняли свои обособленность и дикость. Московская колонизация захватывала пока только речные берега до окраины инородческих территорий, там, где эти территории соприкасались с исконными русскими заимками. Внутрь же страны московские люди еще не проникали или проникали очень мало. Таким образом, инородческий мир, перейдя от татар к Москве, не сразу почувствовал смену власти, и в его тайниках, еще недоступных московскому наблюдению и вмешательству, шла своя особая жизнь. Одна из самых видных и важных частностей этой жизни заключалась в том, что татары, потеряв политическое господство в своем царстве, не потеряли экономической силы. Под кровом русской власти они продолжали, в качестве уже государевых помещиков, захват и закрепление за собой инородческих земель и их ясачного населения. Успех их был тем вернее, что они еще сохраняли за собой престиж старых господ края, а затем они лучше русских знали самый край и строй инородческих отношений.

Таким-то образом в Казанском государстве во второй половине XVI века общественные отношения достигли значительной сложности. Над инородческими племенами тяготели две силы, с которыми инородцам, при их разрозненности и слабости, невозможно было совладать. Как бы по инерции, применившись к новому московскому порядку, продолжал свое дело в крае татарский элемент: он захватывал в свои руки землю и узаконял этот захват, или представляя захваченное московской власти как татарскую вотчину, или же выпрашивая занятую землю как поместье за службу великому государю. С другой стороны, сама московская власть передавала инородческие земли в обладание русским владельцам, и на этих землях их первоначальные собственники-инородцы становились «во крестьян место» и пахали землю на нового владельца. И частные московские переселенцы – «верховцы», как их называли писцовые книги, занимали инородческие же пустоши и угодья, оттесняя их обладателей на другие места или подчиняя их своему влиянию. Земля уходила из рук коренного инородческого населения; с потерей прав на землю терялась и личная самостоятельность инородцев. С переходом Поволжья в русские руки процесс обезземеления усилился и ускорился, и это служило главной причиной того недовольства, с каким мордва и черемисы, а за ними и чуваши и вотяки относились к московскому господству. У них не было сил для открытой борьбы за свою землю и не было центра, откуда исходил бы почин восстания и руководство действиями; но при удобном случае то или другое племя готово было подняться на утеснителей. В Смутное время, как и раньше, бывали такие удобные случаи, и мы далее увидим значительные инородческие движения в Среднем Поволжье.

Вот обстановка, в которой приходилось действовать московскому правительству и жить русскому населению в Понизовье. Если здесь не было так опасно, как на южной украйне, зато не было и спокойно. Укрепленный город здесь был безусловно необходим: на него опирается и московская власть и мирный поселенец. «Достаточно взглянуть на карту Казанской и Вятской губерний, – говорит И. Н. Смирнов, – чтобы оценить значение, которое имели в деле русской колонизации ничтожные уездные городки: чем ближе к городу, тем больше вокруг него мы встречаем русских селений. Около Царевококшайска, Царевосанчурска, Яранска и Уржума мы на значительном расстоянии видим сплошное русское население; отсюда оно двигается уже в глубину черемисских лесов». Но это русское население не представляет собой сплошь вооруженной пограничной милиции, как на юге; оно оседает и на городском посаде, и на речном берегу, и на лесной росчисти для торга, промысла и пахоты, сохраняя ту мирную посадскую и крестьянскую физиономию, которая знакома нам по Замосковью. Военным делом занят здесь присланный на годовую службу в город или на житье в поместье служилый люд; прочее же население не носит оружия и не «прибирается» на государеву службу. Таким образом, общественный состав здесь отличается от украинного. Каков он, всего лучше покажет нам разбор данных о городах.

Сохранились писцовые книги Казани, Свияжска и Лаишева от 60-х годов XVI столетия (7074–7076); из них мы узнаем много интересных частностей, позволяющих поставить Казань и Свияжск (о Лаишеве меньше данных) в особую своеобразную группу городских поселений Московского государства. Казань – прежде всего военный город; в ней каменный кремль и деревянный дубовый острог кругом посада. Ворота, стены и башни этих укреплений, а также и самые городские улицы на посаде охраняются караулами и разъездами «всегда в день и в ночь»; правильность и исправность сторожевой службы тщательно проверяется воеводами и стрелецкими головами. Видно, что московская власть еще не считает Казань замиренной и держит гарнизон города, так сказать, на военном положении. Этот гарнизон очень велик: в его составе было до 200 детей боярских, более 600 человек стрельцов и до сотни людей специальных крепостных служеб. В составе детей боярских были дети боярские «жильцы», присланные в Казань на постоянную службу, и «годовальщики», которые «из верховных городов годуют в Казани», то есть присылаются на временное дежурство. Все они живут в самом городе, а не в уезде, и действительно занимают свои дворы, а не оставляют их на попечении дворников, как это обычно бывало в других городах в мирное время. Казань, таким образом, была всегда готова в полном составе своего гарнизона встретить нечаянное нападение. Но вместе с тем Казань была и местом мирного торга и промысла. Она оставалась, как и раньше, привычным культурно-хозяйственным центром для обширной области ее прежних подданных. Перейдя в московские руки, она получила и новое значение; из Московского государства через нее лежал путь на Каспийское море и на Каму с ее левыми притоками. В Казани образовался складочный пункт для астраханских и камских товаров – «на гостине дворе» и на судовых пристанях. Благодаря этим обстоятельствам в стенах Казанского «острога» сформировался большой торгово-промышленный посад, в котором сосчитано было переписью около 600 дворов тяглых, а «на Казанском торгу» – 365 лавок да около 250 мелких торговых помещений (скамей, полков и др.). В этот счет не входила еще особая татарская слобода, находившаяся за городской стеной, вне острога. Не сосчитаны были с посадами и дворы архиепископа, монастырские и церковные, которые,