Произошла ли эта катарсическая беседа до того, как Y сделал то, что так разъярило Х[30],1или она имела место уже позже и тем самым обозначила, что стоическая пассивность Y под охаиванием Х окупилась и их дружба восстановилась – или, может быть, даже сама эта беседа и возожгла каким-то образом ярость Х из-за предположительного «предательства» Y, т. е. Х позже взял себе в голову, что Y, быть может, проболтался миссис Х о каких-то подробностях тайного эгоцентризма мужа во время того, что, вероятно, было главным эмоционально катастрофическим периодом ее жизни, – это все неясно, но ничего, потому что сейчас это не кардинально важно, а кардинально важно то, что Х из-за боли и чистого изнурения наконец смог унизиться, обнажить некротичное сердце перед Y и спросить того, как Y считает, что ему (Х) следует делать, чтобы разрешить внутренний конфликт, погасить тайный стыд и суметь искренне простить умирающего тестя, пусть тот и был по жизни таким титаническим говнюком, просто позабыть прошлое, как-то игнорировать ханжеские суждения и очевидную неприязнь старого говнюка, и собственные чувства Х’а о периферийной нонгратазации и просто сидеть там, и постараться поддержать старика, и научиться сопереживать многочисленной истерической толпе семьи жены, поистине быть рядом, поддерживать и стоять плечом к плечу с миссис Х и маленькими Х-ками во время кризиса и разок для разнообразия по-настоящему подумать о них, а не зацикливаться на своих тайных чувствах отчуждения, досады, viva cancrosum[31], самоненависти, – уязвления и жгучего стыда.

Как, возможно, ясно по неудавшейся В6, Y по натуре лаконичен и непритязателен вплоть до того, что его нужно едва ли не взять в полунельсон, чтобы выдавить нечто настолько бесцеремонное, как дружеский совет. Но Х наконец заставил Y провести мысленный эксперимент: представить себя на месте Х и вслух поразмышлять о том, как бы он (имеется в виду Y на месте Х) поступил, столкнувшись со злокачественным и хоррипилятивным pons asinorum, эксперимент заставляет Y констатировать, что, возможно, лучше всего ему (т. е. Y на месте Х и, таким образом, впоследствии самому Х) в такой ситуации просто пассивно сидеть там, т. е. просто Показываться, продолжать Быть Рядом – хотя бы лишь в физических категориях – на окраинах семейных советов и с миссис Х в комнате-палате ее отца. Другими словами, Y предложил в качестве тайной повинной и дара старику просто сидеть там и тихо страдать от ненависти, лицемерия, эгоизма и укоризны, но по-прежнему сопровождать жену, посещать старика и тангенциально маячить на семейных советах; другими словами, Х должен редуцироваться до одних лишь физических действий и процессов, чтобы не бичевать свое сердце, прекратить волноваться о натуре и просто Показываться[32]…1 и когда Х возражает, что, ради Господа милосердного, а он чем все это время занимается, Y нерешительно хлопает его (т. е. Х) по плечу и осмеливается сказать, что Х всегда казался ему (=Y) гораздо сильнее, мудрее и сострадательнее, чем он, Х, желает признать.

От всего этого Х становится немного лучше – то ли потому, что наставление Y глубоко и духоподъемно, то ли просто потому, что Х стало легче, когда он наконец-то вытошнил свои злокачественные тайны, которые его проедали, – и все продолжилось примерно так же, как раньше, включая медленное умирание одиозного тестя, горе жены Х и бесконечные семейные спектакли и советы, и включая прежнее неприятие, смущение и самоуязвление Х под натужной сердечной улыбкой, но теперь он старался относиться к этому септическому эмоциональному водовороту как к прочувствованному дару любимой жене и – бр-р – тестю, и единственные значительные перемены в следующие полгода – что пустоглазая жена Х и одна из ее сестер переходят на антидепрессант «Паксил» и что два племянника Х арестованы за якобы сексуальное домогательство к умственно отсталой девочке в отделении специального образования их средней школы.

И все идет своим чередом – периодические смиренные посещения Х-м Y, чтобы поплакаться в сочувствующую жилетку и изредка провести мысленные эксперименты, пассивное, но ошеломительно постоянное присутствие у одра патриарха и пребывание на семейных советах, где самые озорные двоюродные дяди из семьи жены Х уже отпускают шутки, что с X пора смахнуть пыль, – пока наконец однажды ранним утром, почти год спустя после диагноза, неоперабельно-измученный, разбитый и старый тесть в сумрачном рассудке в конце концов испускает дух, покинув мир в могучем содрогании, как забитый тарпон[33],1его отпевают забальзамированным, нарумяненным и одетым (согласно кодицилу) в судейскую мантию, во время службы гроб на подставке возвышается надо всеми собравшимися, глаза бедной жены Х напоминают два огромных и свежих сигаретных прожога в акриловой простыне, Х сидит рядом с ней и – по мнению сперва подозрительных, но наконец тронутых и удивленных многочисленных членов семьи, облаченных в черное, – рыдает дольше и громче всех в таком сильном и искреннем горе, что на пути из епископальной ризницы сама худосочная теща вручает Х платок и утешает легким прикосновением к левому предплечью, пока он помогает ей сесть в лимузин, и в тот же день, чуть позже, старший и самый железноглазый сын тестя персональным телефонным звонком приглашает Х вместе с миссис Х посетить совершенно частную и эксклюзивную Семейную Встречу внутреннего-круга-обездоленной-семьи в библиотеке роскошного дома усопшего судьи – инклюзивный жест, который вызывает у миссис Х первые слезы радости с тех давних пор, как она перешла на «Паксил».

На самой эксклюзивной Семейной Встрече – которая, как на глазок оценивает Х, включает менее 38 % семьи его жены, а также подогретые снифтеры «Реми Мартин» и беззастенчиво виридовые кубинские сигары для мужчин, – все кожаные диваны, старомодные оттоманки, мягкие кресла с подлокотниками и прочные трехступенчатые библиотечные лесенки от «Уиллис и Гейгер» расставлены в виде огромного круга, где самые сокровенные и, видимо, теперь самые близкие 37,5 % некровных родственников Х удобно располагаются и по очереди, кратко, повествуют о своих воспоминаниях и чувствах к покойному тестю, особых и уникальных личных отношениях с ним во время его долгой и экстраординарно выдающейся жизни. И Х – который неловко сидит на узенькой дубовой ступеньке рядом с креслом жены четвертым с конца в очереди на речь и уже пригубил пятый снифтер, и раскуривает по какой-то таинственной причине постоянно тухнущую сигару, и страдает от умеренно-тяжелых простатических приступов боли из-за горбылевой текстуры верхней ступеньки лесенки, – понимает, пока описывают круг прочувствованные и порою весьма трогательные анекдоты и панегирики, что он все слабее и слабее представляет, о чем сказать.