«Увы, с начала года мы обменялись всего парой писем, переданных с капитанами нейтральных торговых судов. – со вздохом пояснил испанец. – Надеюсь, когда это закончится, я сумею повидать Рамиро. Война войной, но семья – это святое…»

Совещание закончилось за полночь. Были определены сроки – сутки спустя после прибытия чилийского конвоя в Антофагасту. Участники разъехались по своим кораблям; Серёжа отправился на «Торменту» – ему предстояло передать шлюп своему старшему офицеру-перуанцу, а с утра принимать «Алаи». Дел было – непочатый край, только бы успеть подготовиться к этой, по выражению Повалишина», безумной авантюре. Хотя – чем, как не безумными авантюрами были другие операции, в которых Сережа успел поучаствовать за свою недолгую карьеру? Прорыв в Свеаборг под пушками британской Эскадры Особой Службы, взрывы маяков на Мысе Доброй надежды, отчаянный, почти фанфаронский набег на устье Хамбера… А действия русских минных катеров против турок на Дунае и в Чёрном море – они что, были верхом рассудительности? Так что старший лейтенант Казанков мало переживал о том, что его ждёт. Приказ получен, надо исполнять – тем более, что, когда катера пойдут в атаку, за спиной у них будут броня, пушки «Тупака Амару» и «Уаскара». «Бог не выдаст, свинья не съест, – рассуждал Серёжа, – да и чилийцы это вам не Королевский Флот и даже не османы. Как-нибудь одолеем, не впервой!»

Чили, Вальпараисо.

Октябрь 1879 г.

В припортовых кварталах в любом уголке мира пахнет примерно одинаково: солёной рыбой и пряностями, ромом и прогорклым жиром, смолой и угольной гарью. И, конечно, тем, что чересчур романтичные литераторы склонны именовать «запахом моря» – ароматом гниющих на сваях причалов и береговой полосе водорослей.

Переулки Вальпараисо, выводящие к порту, тоже не благоухали розами и лавандой. Двое друзей, успевших поотвыкнуть от подобного на вылизанной до блеска «Луизе-Марии», нет-нет, да и морщились, когда из какого-нибудь закутка накатывала волна особо ядрёных запахов. «Густопсовых», как выразился Венечка Остелецкий. Здесь было полно складов, где хранились сотни бочек с солониной, маслом, солёной рыбой – провизия, которой шипчандлеры снабжали заходящие в порт суда, – и пропитанный сопутствующими амбре воздух, казалось, можно резать ножом.

Под ногами то и дело шмыгали крысы – крупные, откормленные, наглые, не обращающие внимания ни на людей, ни на здоровенных желтоглазых котов, внимательно наблюдающих за происходящих с низких крыш и ступенек. Коты на крыс тоже не реагировали – во всяком случае, пока те не покушались на склады, порученные заботам усатых-полосатых сторожей. При виде всего этого буйства жизни Остелецкий, отличавшийся повышенной даже по меркам морского офицера, брезгливостью, с отвращением кривился и прибавлял шаг.

– Осади, куда разогнался! – зашипел на попутчика Греве. – Договорились же: следовать за ним в тридцати шагах, чтобы со стороны было незаметно!

Вениамин послушно притормозил. Кочегар-фламандец шагал впереди, напевая на ходу бодрую кэпстен-шанти:[15]

Руки он держал в карманах, и Остелецкий не сомневался, что жёсткие, во въевшейся угольной пыли, пальцы тискают рукоятку складного матросского ножа. И правильно: опасность, как ни крути, была нешуточной, несмотря на следующую по пятам «группу поддержки». В портовых кварталах Вальпараисо – как и Гамбурга, и Марселя, и Макао, и вообще любого порта на планете, – сгинуть незваному гостю проще простого. Был человек – и нет человека, и никто не спросит, куда он подевался…

– Думаешь, он один придёт? – спросил Греве.

– Хотелось бы. – отозвался Остелецкий. – Но что-то мне подсказывает, что на такой подарок судьбы рассчитывать не стоит. Наверняка прихватит с собой парочку крепких молодцов. Я бы на его месте точно прихватил. А что? Постоят в сторонке, понаблюдают, ну и, когда придёт время прощаться, посмотрят, чтобы кто не увязался следом. А если увяжется – ножик в бок и в воду. Благо, ходить недалеко…

И кивнул в конец переулка, где за лесом корабельных мачт синел в вечерней дымке океан.

– А повезло нам, что кочегар оказался малым порядочным. – вполголоса сказал Греве. – И не дурак: когда тот прохвост посулил ему щедрую плату за сведения о том, что происходит на «Луизе-Марии» – согласился, деньги взял, после чего прямиком отправился к Девиллю и всё ему выложил. Ну а душка-шкипер уже и нас поставил в известность.

– Тот тип, что пытался подкупить кочегара – форменный болван. – отозвался Остелецкий. – Мог бы разузнать сначала, с кем имеет дело. Матросы на «Луизе-Марии» зарабатывают за рейс не в пример больше прочих своих коллег. Все они числятся в судовой роли не первый год, крепко связаны как с компанией, так и с судовладельцем. К примеру, жена этого кочегара – служанка в поместье, принадлежащем твоей Камилле. Так с чего ему предавать хозяев? Тем более, здесь, на краю света, когда неизвестно ещё, чем такое предательство обернётся. А вдруг это соглядатай местных пиратов, желающих тряхнуть судно с богатенькими пассажирами, а заодно – поставить на ножи команду? Не-е-ет, Гревочка, как говорят в Малороссии: дурней нема…

Идущий впереди матрос остановился и заозирался по сторонам. Вениамин ухватил Греве за рукав и увлёк его в тень под стеной очередного склада. Из щелей в стене отчаянно разило солёной рыбой.

– Это здесь. – выдохнул он. – Сейчас должен явиться. Стоим, не высовываемся, смотрим в четыре глаза. Хорошо бы заранее обнаружить его сподвижников.

– А когда будем брать? – тоже шёпотом осведомился барон.

– Как получится. Если поговорят мирно, разойдутся – попробуем проследить за этим ловкачом и где-нибудь в переулке скрутим.

– А как же эти… сподвижники? – опасливо осведомился барон, ощупывая запястье левой, искусственной руки. – Может всё же зря мы вдвоём пошли? Взяли бы с собой бы парочку твоих «пластунов»…

– Я и взял. Троих. – ухмыльнулся Остелецкий. – Только тебе не сказал, уж извини. Они всё время шли за нами по пятам.

– Где? – Греве оглянулся. – Что-то я никого не заметил…

– А ты и не должен был! Их, к твоему сведению, обучали тайной слежке лучшие филёры жандармского управления – попробовали бы они тебе на глаза попасться… Так что стой на месте и не крутись, только внимание к себе привлекаешь.

– Берегись! – заорал Греве, и Вениамин едва успел уклониться от распоровшего полу сюртука испанского ножа-навахи. Точно такой клинок (длинный, с хищной горбинкой, и рукоятью, украшенной разноцветной эмалью и бронзой) всадил в грудь кочегару чернявый тип, – надо полагать, тот самый «наниматель», на встречу с которым и явился незадачливый фламандец.