Дырьев вытягивается во фрунт – хотя, казалось бы, больше некуда, и так макушка, украшенная бескозыркой, едва не скребёт по низкому подволоку.

– Слушш, вашсокобродие, хас-спадин каперанг! Будет сполнено: чтоб, значить, и доходчиво, и кратко!

Повалишин поворачивается и лезет по трапу назад, на мостик. Старшина дожидается, пока некстати появившееся начальство скроется из виду. Затем медленно поворачивается к вконец растерявшемуся перуанцу и демонстрирует тому увесистый кулак с наколкой в виде лилового якорька у основания большого пальца.

– Короче, салажня худая. Ежели, не приведи Господь, дёрнешь ту херови… стопор лебёдочный то бишь, – зубы к едрене фене повыхлёстываю, вот те хрест!

И, для пущей убедительности, размашисто перекрестился – по православному, справа налево, окончательно ввергая собеседника в ступор.

Тихий океан

У берегов Чили

Сентябрь 1879 г.

– Я всё же не пойму, что ты собираешься делать дальше. – повторил Греве. Они любовались зубчатым контуром Анд, ясно рисующимся на фоне оранжевой полосы заката. Заснеженные пики казались сейчас угольно-чёрными, напоминая странные фигуры из японского театра теней.

– Честно говоря, Гревочка, я и сам в сомнениях. И так нехорошо, и эдак. Надо бы собрать побольше сведений о том, что сейчас там творится – тогда и будем решать.

«Там» – это в Вальпараисо, в Чили, куда шла, раскинув паруса, «Луиза-Мария». Машины и котлы, изнурённые переходом вокруг мыса Горн, обихаживали судовые механики; им помогали канониры, числившиеся сменными машинистами и кочегарами.

– Ну, смотри, тебе виднее. – Греве извлёк из-за обшлага трубку и принялся её раскуривать. – Хотя, я бы предпочёл, чтобы никто не знал, что ты и твои архаровцы у нас на борту.

– Так и не узнают! Придём в Вальпараисо – запрём их в трюм, и вся недолга.

– А людей не жаль? – покосился на приятеля барон. – Какую неделю в море! А тут берег под боком, ром, кабаки, девки – а им в низах киснуть!

– Знали, на что шли. – отмахнулся Остелецкий. – Ну и кормёжку, конечно, обеспечим – от пуза, с ананасами и какао. Они там соорудили что-то типа гимнастического зала с тренировочными снарядами и боксёрскими мешками – вот и пусть гоняют друг друга до седьмого пота. А по ночам будем на палубу выпускать малыми группами, воздухом подышать. Ничего, сейчас не лето, жары нет. Потерпят, не дети.

– Ну, хорошо, с этим ясно. – Греве, наконец, справился с трубкой и выпустил первые клубы ароматного дыма. – А ты-то сам – что? Сойдёшь со мной на берег?

– А куда я денусь? Сказал же: надо сперва разобраться, что тут творится. Ты со своей дражайшей половиной включишься в местную светскую жизнь – как же, владелец крупнейшей на побережье пароходной компании! А я пока пошарю по местным клоакам.

– Прикинешься репортёром? – понимающе кивнул барон. – Эту часть операции они обговорили заранее. Остелецкий даже исхитрился раздобыть документы журналиста одного из парижских изданий, свидетельствующее о том, что он направлен в Чили с заданием освещать ход войны для французской публики.

– Да, это наилучший вариант. Потолкаюсь по портовым заведениям, знакомства заведу. Испанский у меня, правда, неважный, ну да это не беда. В Вальпараисо, как и во всяком порту, говорят на разных языках. Справлюсь.

Остелецкий поправил фуражку с золотой кокардой – после того, как «Луиза-Мария» миновала пролив Дрейка и вышла в Тихий Океан, он потребовал от «морских пластунов» сменить форму одежды, сам подал им пример. Теперь они щеголяли в белых полотняных мундирах пароходной компании, принадлежащей Греве, а в судовой роли значились, как пассажирская прислуга – стюарды, официанты, помощники кока. Артиллеристы же числились, как сменные машинисты и кочегары. Что до орудий, то Греве решил не испытывать судьбу, а замаскировать их дощатыми коробами, имеющими вид палубных надстроек. При необходимости достаточно выбить несколько железных штырей, и липовые надстройки рассыплются, словно карточные домики, явив свету крупповскую пушечную сталь.

– Сколько нам ещё?..

– Ветер балла четыре, бежим хорошо. – Греве задрал голову, рассматривая туго выгнутые паруса. – Завтра вечером станем на рейд. А ты бы подумал пока, как, в случае чего, будете уходить с судна?

Остелецкий досадливо поморщился.

– Вот ты торопыга, Карлуша. Говорено же не раз: сначала надо осмотреться. А там что-нибудь и нарисуется. Ты лучше с женой поговори, объясни ей, что не стоит о нас распространяться.

– Уж сколько раз говорено! – буркнул барон.

– А ты не поленись, скажи ещё. Она, конечно, женщина редкого ума, на всё же… женщина. Сболтнёт кому-нибудь за чашечкой кофе, или что у них тут пьют? А нам сейчас лишние проблемы ни к чему.

– Ладно, если настаиваешь – поговорю.

– Вот и хорошо. И, кстати, об архаровцах – возьми-ка ты с собой парочку на берег, в качестве телохранителей.

– А это не будет подозрительно? – встревожился барон. – Всё же мы гражданское судно…

– Мы идём не в Остенде, Гревочка, и даже не в Марсель. В Южной Америке нравы особенные, и чем больше вокруг тебя будет головорезов, увешанных револьверами и кинжалами – тем крепче тебя будут уважать. Да ты не волнуйся: отберу самых страхолюдных, и чтоб помолчаливее. В самом деле, мало ли что может приключиться?

Барон скрыл тяжкий вздох. Венечке-то хорошо, знай, играй в свои шпионские игры! А ему объясняться с дражайшей половиной, которая, чуть замаячили на горизонте опасные приключения, потребовала, чтобы её посвятили во все детали, и вообще, позволили принять участие. Пока барону удавалось как-то отнекиваться. Но, стоит заговорить о секретности – Камилла, к гадалке не ходи, сделает очередную попытку. Причём не где-нибудь, а в своей каюте-будуаре, на супружеском ложе, где она давно научилась вить из мужа верёвки.

И как тут выкручиваться, скажите на милость?..

Чили, гавань Вальпараисо, сентябрь 1879 г.

– Аглицкая работа… – заметил Греве, рассматривая лениво дымящий в трёх в кабельтовых от «Луизы-Марии» броненосец. – Как его бишь, «Бланка Энкалада»?

– «Адмиранте Кохрейн». – лениво отозвался Остелецкий. «Бланка Энкалада» – его брат-близнец. «Систершип», как говорят англичане.

– Название какое-то странное. – барон сдвинул подзорную трубу, запихнул её в кожаный тубус, и выудил трубку. – Не испанское, скорее английское.

– Так оно и есть английское. Броненосец получил имя в честь британского морского офицера, стоявшего у истоков чилийского военного флота. Кстати, сами они говорят не «Кохрейн» а «Кочране».

– Кочан, значит… – барон повертел трубку в пальцах. Он никак не мог привыкнуть к тому, что на «Луизе-Марии» позволяется курить где угодно – в отличие от кораблей Российского флота, где курение допускалось только возле особой бочки с водой, установленной у грот-мачты.