Среди рабочих домохозяйств кооперативы играли еще более значимую роль. Рабочие кооперативы (этот термин теперь охватывал фабричные столовые и пищеблоки, а также ЕПО – единые муниципальные кооперативы, оставшиеся со времен военного коммунизма) составляли одну девятую от всех кооперативных магазинов, но обеспечивали более половины от их продаж [Макерова 1928: 118–119][139]. Как показали исследования бюджетов промышленных рабочих, в середине 1920-х на кооперативы приходилось почти 60 % расходов этой категории населения. Крупные фабричные и муниципальные ассоциации были способны обходить конкурентов из частного сектора, поскольку они не только пользовались налоговыми послаблениями и несли более низкие транспортные расходы, но и удерживали операционные затраты на низком уровне за счет масштаба сделок. Кроме того, свою роль сыграли и субъективные факторы: промышленные профсоюзы прикладывали значительные усилия, чтобы способствовать вступлению фабричных рабочих в кооперативы, и все социалистически ориентированные рабочие с большой вероятностью предпочитали совершать покупки в кооперативных магазинах [Макерова 1928: 118–119; Советское народное хозяйство в 1921–1925 гг. 1960:458–459; Дмитренко 1971:193–198].

Несмотря на то что в начале 1920-х годов рабочие кооперативы представляли собой самую прибыльную часть системы потребительских кооперативов, в представлении советских лидеров кооперативы ассоциировались с ее наименее прибыльной частью – сельской торговлей. Рассматривая аграрное население в большей степени как источник сырья, нежели как совокупность потребителей, государственные органы, как и предприниматели, сосредоточили свои усилия в розничной торговле на более прибыльном городском рынке. Из выданных в 1921–1922 годах торговых лицензий на сельскую торговлю приходилось лишь от 10 до 20 % – по сравнению с 47 % от гораздо большей численности частных предприятий до Первой мировой войны[140]. Этот сдвиг ясно виден по плотности торговых точек, которая очень сильно отставала от среднего по стране довоенного показателя, который составлял 65 магазинов, лавок и рыночных торговых мест на тысячу жителей. В 1923 году этот порог не был достигнут даже в городах: максимальное их количество в крупных и небольших городах Центрального промышленного района составляло 37 постоянных розничных торговых точек (включая рыночные прилавки) на тысячу жителей. В это же время в городах северо-восточной части России это число составляло 13, а в сельских регионах – от 2 до 16 торговых точек. Сельская розничная сеть впоследствии расширилась, но даже в 1926 году на каждые десять деревень приходилось примерно четыре частных магазина, один потребительский кооператив и один сельскохозяйственный кооператив или государственный магазин[141]. Это, в свою очередь, сыграло роль в экономическом ослаблении сельской торговли, на которую в 1923–1924 годах приходилось лишь 18 % от общего объема продаж в стране и которая обеспечивала лишь 4–5 % от подушевой выручки городских торговых точек. По подсчетам В. П. Дмитренко, крестьяне совершали от 40 до 50 % своих покупок в городе по сравнению с 20 % покупок, совершаемых в сельских кооперативах, и от 30 до 40 % покупок у сельских частников. Однако в пропорциональном объеме продаж действительно произошло «возвращение к норме»: к 1925 году на сельские частные предприятия приходилось 25 % всего объема розничной торговли – чуть меньше соотношения, которое считалось нормой ранее, хотя и по отношению к более крупному общему объему 1910–1913 годов [Советское народное хозяйство в 1921–1925 гг. 1960: 461; Дихтяр 1960: 82–83; Дмитренко 1971: 207][142].

Как показывает оценка Дмитренко, кооперативы ассоциировались с сельским рынком не из-за их многочисленности (в первой половине 1920-х годов частные торговцы превосходили их как численно, так и по объему торговли), а потому что они были представителями государственной торговли в селе. В противовес частному и государственному секторам, розничная сеть кооперативного сектора была перекошена в сторону деревень; примерно 70 % лавок, относящихся к потребительским обществам, были расположены за пределами городских населенных пунктов [Макерова 1928: 117]. Ориентированность кооперативов на сельскую местность приобрела политическую значимость во время разгоревшегося в 1923 году кризиса «ценовых ножниц»: тогда низкая покупательная способность крестьян стала объектом активных политических дискуссий. Одним из немногих предложений, с которыми согласились почти все советские руководители, стала идея о необходимости расширения кооперативной торговли, поскольку она представляет собой менее затратную систему сбыта, фактически не ставящую целью извлечение прибыли[143].

К сожалению, эта концепция больше соответствовала желаниям, чем действительности. Сельские частные торговцы обычно назначали более высокие цены и забирали себе больше прибыли, в то время как сельские кооперативы несли значительно более высокие затраты. Чем менее крупным был розничный торговец в деревне, тем ниже были его накладные расходы. Хотя сельские кооперативы нельзя назвать большими хозяйствами (в Одесской области, например, в них работали в среднем по два продавца, по одному бухгалтеру и охраннику[144]), они тем не менее были крупнее типичного частного магазина с одним работником и тем более типичного разъезжего торговца. Стагнации объемов выручки в сельской местности могли время от времени способствовать процветанию кооперативов, отпугивая конкурентов, как это происходило во внутренних сельских районах Рязанской губернии. Но чаще всего из-за недостаточной выручки деревенские кооперативы не имели достаточно капитала для поддержания базового ассортимента, и такое положение незначительные прибыли, характерные для кооперативной торговли, лишь усугубляли. Многие потребительские ассоциации попадали в порочный круг задолженности: в отличие от частных торговцев, которые большинство товаров закупали у производителей, синдикатов и городских магазинов за наличные, кооперативы почти все приобретали в кредит[145]. Кроме того, некоторые кооперативы продолжали продавать крестьянам товары не за деньги, а за зерно, что увеличивало проблемы с денежными поступлениями, которые на протяжении всего периода НЭПа носили затяжной характер[146].

В конечном счете, несмотря на льготные налоговые и транспортные ставки, которыми пользовались кооперативы, частные торговцы как минимум в середине 1920-х годов имели преимущество за счет разницы в масштабе. Это особенно ясно видно в сфере снабжения – логично предположить, что кооперативы получали привилегии благодаря своему участию в гигантском закупочном консорциуме (Центросоюзе). Центросоюз действительно закупал товары по более низким ценам, чем те, что платили частники, и в конце 1920-х это приведет к значительному перевесу рынка в пользу кооперативов. Однако опора сельских кооперативов на бюрократическую систему поставок накладывала ограничения на капитал и приводила к долгим задержкам, пока закупленные товары по пути к деревенскому магазину переправлялись через целых шесть промежуточных пунктов. Поэтому торговые организации социалистического сектора, располагающие достаточными ресурсами, предпочитали самостоятельно нанимать агентов по закупкам. Эта ситуация объясняет и жизнеспособность «мешочничества»: разъезжий торговец, свободный от оплаты аренды и имеющий множество возможностей уклоняться от налогов, мог быстро вернуться в город, когда его запасы истощались. Согласно выводу одного из первых исследователей сельской частной торговли, «ассортимент их значительно шире и богаче, чем у кооперации, и более