Да, она была снобом. Она ненавидела вульгарность: вульгарность – это про других. Лучше всего ее понимал Том, который однажды сказал, что в ней кроется сразу две кошки: персидская и помоечная. На борту она одевалась очень тщательно и стильно, и много работала в лаборатории, и при этом пила и гуляла столько, сколько ее недоброжелатели не могли и представить.

* * *

Они карабкались по зеленым холмам.

– Мы идем к воде, – сказал один из мальчиков. Он понял – он вообще стал значительно лучше понимать по-сомалийски.

В облаках стояла небольшая хижина, в которой жил пастух в лыжной куртке. Над головой летали гуси, и один из боевиков даже заткнул уши – так они кричали. Рядом было пастбище. Вода со скалы стекала в углубление, зеленое от водорослей.

После жары здесь дышалось легко. Даже сумасшедший мальчик-змея подуспокоился и не взрывался так часто. Там, внизу, жили те, кто уже не знал, где копать в поисках воды. Они доводили коров почти до смерти, а потом перерезали веревку и предоставляли им вынюхивать воду.

Пастух получал деньги, собирая ладан. Непонятно, на этой ли почве он познакомился с Юсуфом или когда-то они вместе пасли коров, но зарубки на стволах босвеллии и осторожность, с которой пастух с ними обращался, совсем не походили на борьбу с кашалотом для добычи амбры.

В хижине было две комнаты и цементный пол. Дверей и окон давно не осталось, везде лежал толстый слой пыли и мертвых мух, но он прекрасно представлял себе калабрийского пастуха, который когда-то прятался здесь от закона. Это был итальянец, который сажал кипарисы на заднем дворе. Высокие и стройные, они отбрасывали на склон холма сужающуюся тень. Джеймс и подумать не мог, что здесь могут вырасти кипарисы, но они росли в тени, и за ними хорошо ухаживали.

Здесь все было не так, как на побережье. По утрам дул пронизывающий ветер, а вечером становилось тихо. Как будто земля дышала вместе с ускользающим светом.

Это был совсем новый, мягкий холм. Родниковая вода привлекала множество животных. В том числе и дикдиков. Они двигались очень тихо, крошечные копыта задерживались в пыли всего на секунду. Три слона шли напролом. Они лезли на холм, чтобы найти воду. Двигались они довольно осторожно, ломая ветки. Они были небольшие, с короткими бивнями. Невероятно, но такова природа. Будто из ниоткуда появлялись гиппопотамы. Икра тилапии прилипала к ногам водяных птиц, и те переносили ее в другие водоемы. Жизнь цеплялась к жизни.

* * *

В Нью-Йорке Джеймс встречал старого сербского поэта. Всю жизнь он еле-еле сводил концы с концами и страдал от того, что вынужден жить рядом с гаитянами вместо югославов.

За его домом была баскетбольная площадка, где часто собиралась молодежь.

– Сраные негры. Они все время орут и грубят. Я бы их поубивал. Но ты на меня посмотри… я старик, я в церковь уже хочу.

Вместо «у» он произносил почти «в», а вместо «т» – «ч».

В своей маленькой комнате он вручил Джеймсу стакан чистого спирта и принялся рассказывать о встрече с повстанцами-усташами во время Второй мировой, хотя Джеймс пришел поговорить о балканских войнах девяностых.

Поэт рассказывал, как в юности прятался за дубом.

– Это точно был не ноябрь… октябрь. Ну один из тех дней, когда не зима и не лето, зато есть грибы и ягоды. Когда усташи стреляли, у них от лица поднималось как бы облако… ну или от затылка. Ну как дыхание. Я помню, что земля была мокрая, и сапоги у меня промокли, и холодно было. Дело было в горах у Плитвицы.

Поэт уехал из Югославии в шестидесятом году. Написанные в эмиграции стихи сделали его кумиром сербских военных.

– Я не смог жить при Тито. Он нас всех продал. В любом случае, меня тогда вытолкнули вперед и велели стрелять в голову усташу. Я не смог. Я миллион раз думал о том, как я это сделаю, но живой человек, настоящее ружье… ох. Прогрохотал поздний поезд надземки. Поэт сказал, что это линия «Ямайка». Потом запела одинокая птица, потом настала тишина. На площадке никого не было. На столе лежали открытый блокнот и острый карандаш.

– Смешно, – сказал поэт, – как все в голове перепутано. Есть такая игрушка, волчок. Вот я сижу в Нью-Йорке, но не осознаю этого. Я родился в настоящем королевстве, Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев. Я видел войну. Я приехал в Америку… ну как бы объяснить. Я придрейфовал сюда. Бейсбольные сезоны начинались и заканчивались, снег шел и таял, денег никогда не было, а время для меня не двигалось, будто я каждый день разбивал часы.

Он вскинул руки. Жесты у него были совершенно американские.

– Ты пришел поговорить о будущем. О боснийцах. О парнях, которые скрываются. Я точно знаю, что я плохой человек. Я ни на что не способен.

* * *

Коран говорит, что Аллах создал ангелов из света, а джиннов – из бездымного пламени. Человека Аллах слепил из глины и вдохнул в него жизнь только после того, как джинны его расстроили – они взобрались на небо и подслушивали ангелов. Но Аллах не стал их уничтожать, а позволил им жить вместе с людьми.

Джинны могут видеть людей и завладевать их телами. Людям куда сложнее увидеть джиннов: их страна закрыта от нас. Некоторые говорят, что любой, кто увидит истинное лицо джинна, умрет от страха.

Есть несколько признаков, по которым можно отличить джинна. По глазам и манере говорить, например. А еще у джиннов ступни часто обращены назад. У джиннов есть свобода выбора, как и у людей. Они могут верить или нет, поступать хорошо или плохо. Коран говорит о джиннах так: «И есть среди нас благие, и есть среди нас те, кто ниже этого; мы были дорогами разными».

Оружие против злокозненных джиннов – вера и знание, потому что они рождают силу мысли, которой джинны не могут противостоять. Поэтому те джинны, что приходят к людям, захватывают тела, обладатели которых близки к границе: беременных или менструирующих женщин, безумных, не помнящих себя от злости, мужчину или женщину в процессе соития, когда сознание становится медным листом, отражающим только сиюминутное.

Говорят, что змей в райском саду был джинном, изменившим облик. Говорят, именно они наводят ночные кошмары. Мусульманские богословы так и не смогли решить, материальны ли джинны или бестелесны. Некоторые считают их огромными чудовищами с тусклыми волосами и длинными желтыми клыками. Омерзительные снежные люди Гиндукуша и Гималаев – тоже джинны. Их можно убить сливовой или другой фруктовой косточкой, выпущенной из пращи. Ученые богословы считают джиннов энергетическими сущностями. Импульсами, подчиненными законам физики, оживающими для человека на границе сна или безумия и влияющими на другие бессознательные планы бытия. Иногда из этой теории делают вывод, что джинны – продолжение мысли, существовавшей в этом мире до человека.

* * *

Они с Саифом очень сблизились. Его не пугали редкие зубы боевика, взрывы гнева, но он решил твердо избежать любых проявлений стокгольмского синдрома, когда пленник начинает испытывать привязанность к пленившему. Когда они приготовили бараньи ножки, именно Саиф проследил, чтобы ему досталось мясо, и налил ему чай. Именно Саиф приходил поговорить с ним. Они сидели рядом и смотрели на Сомали. Днем можно было разглядеть дорогу до соляной равнины, но ночью все исчезало в черной пустоте.