Я задумалась. В отличие от песен Высоцкого, большинство стихотворения Светланы Никифоровой абсолютно не соответствовали этому времени — понятиям, менталитету. Но одна вещь была — очень подходящая именно к моему плану. Первую часть которого я уже выполнила — давний конфликт между матерью и сыном, в мире "Рассвета" приведший к их полному разрыву в 1961 году, «лучше в дворники, в истопники иди, чем этой власти служить», теперь был переведен из идеологического русла в сугубо материально-эмоциональную плоскость. При том, что мать и сын и раньше-то близки не были — до войны, когда Лев Николаевич в эту квартиру обедать приходил, где жили сама Поэтесса, ее муж Николай Пунин, его бывшая жена Анна и их дочь Ира — и отчим, когда за стол садились, говорил, «масло только для Иришки», а Великая Поэтесса поспешно соглашалась, «да-да, Николя, Левушка сейчас уйдет». Когда его арестовали, мать писала ему так, словно он отдыхал в Ялте — «я очень печальна, мне смутно на сердце, пожалей хоть ты меня». Он приходил сюда, жил здесь, просто потому, что больше было негде. Не были он и мать духовно близкими людьми — а вот соперниками, были! «Мама, не королевствуй».

Меня очень многому научил дядя Саша, комиссар госбезопасности второго ранга Александр Михайлович Кириллов, давний друг моего отца. Многому — товарищ Пономаренко. И я как губка впитывала информацию из будущего. И у меня была достаточная практика за пять послевоенных лет. Что есть богема диссидентского толка — террариум, перед которым пауки в банке, это добрейшие и приятнейшие создания! Дикая, утробная зависть к собратьям, прикрытая высокопробным лицемерием и переходящая все границы жажда признания, старательно замаскированная заверениями в собственной гениальности дополнялись настоящим низкопоклонством перед Западом, плавно переходящим в лютую ненависть к своей стране и народу — и это как-то совмещалось с искренней верой в то, что народ должен кормить эту богему просто за то, что она есть. Причем за редкими исключениями, представители этой клоаки были готовы публично лизать руку власти, если она сочтет нужным подкормить их — но не упускали случай исподтишка укусить кормящую руку, называя это своим гражданским мужеством. На этом фоне, Ахматова, не скрывавшая своей искренней нелюбви к Советской власти — и, положа руку на сердце, имевшая для этого основания — как и не разделявший нашей идеологии Чуковский, избравший своим способом протеста, по определению Ильина, "внутреннюю эмиграцию", вполне могли считаться порядочными людьми; ну а прямолинейный, как штык трехлинейки, патриот белой России, Лев Гумилев, не любивший власти, но, никогда, даже в мелочах, не предававший интересов страны, был почти святым. Насколько они были выше, чище, порядочнее многих тех, с кем я имела дело — и вместо того, чтобы загнать в Норильск или Магадан на две или три пятилетки, должна была улыбаться законченной мрази, моральным проституткам, нравственная нечистоплотность которых была просто неописуема литературной речью. Что поделать, если полковник Николаи, сказавший «Отбросов нет — есть кадры!» был абсолютно прав? Придется потрудиться — чтоб воздалось каждому свое, кто-то подвергнется жесточайшему остракизму, в атмосфере полнейшей нетерпимости к тем, кого потомки назовут либерастами, ну а самые злостные, все же на лесоповал!

Теперь я собиралась использовать эгоизм и эгоцентризм Ахматовой для достижения своих целей. Показав не только признание таланта Льва Николаевича властью — а ведь даже обычный инструктор ЦК ВКП(б) в иерархии стоит никак не ниже первого секретаря обкома, мои же полномочия были куда больше, хотя собеседники о том не знали — но и несомненную востребованность его таланта, с соответствующим вознаграждением за труды. Реакцию Анны Андреевны было легко просчитать — сейчас Поэтесса горела желанием доказать всем, а, прежде всего, самой себе, что она не просто не уступает сыну, а находится вне любой конкуренции. Так зачем мешать естественному процессу?

— К сожалению, наизусть я помню немногие его вещи — скромно сообщила я — но одно из его стихотворений я рискну прочитать Вам, Анна Андреевна.

— Очень недурно — сдержанно одобрила Поэтесса — сами стихи, конечно, не слишком изысканны, но тема раскрыта весьма оригинально и свежо. Эти люди с Северного флота — не от них ли возникла волна песен и стихов, еще во время войны и сразу после ее окончания?

— Анна Андреевна, вынуждена повториться, я не всё могу рассказать — ответила я — но может вам будет интересно съездить на Север, поговорить с теми, кто сейчас там служит на флоте? Я могу помочь с творческой командировкой.

— Я подумаю, Анна Петровна — царственно кивнула Поэтесса.

Получилось! Затем я и читала это стихотворение, чтобы дать возможность Ахматовой снизойти до принятия приглашения на СФ, она ведь после развода с Гумилевым называла его своим духовным братом, а уж в его творчестве тема странствий была одной из основных. Сейчас Поэтесса, выдержав диктуемую приличиями паузу, согласится на поездку к североморцам; само собой, прием мы ей организуем по высшему разряду. Зная ее действительно выдающийся талант, дополненный бешеным желанием указать всему литературному миру его место у подножия трона Королевы Поэзии, можно было смело рассчитывать на написание Ахматовой блестящего цикла, посвященного нашим морякам. Ну а дальше, при приложении должных усилий, все пойдет по накатанной колее. Фрондирующая богема немедленно начнет шипеть по углам «Ахматова продалась» — зная характер Анны Андреевны, с нетерпимостью к критике, а тем более злопыхательству, ее реакцией станет отказ от дома диссидентам от литературы. Она убедит сама себя в том, что ей просто воздали должное, а она снизошла до власти — во что искренне поверит. И любые сомнения на сей счет, пусть высказанные в самой деликатной и доброжелательной форме, только укрепят ее в этом убеждении.

А вот с Львом Николаевичем, я чувствую, мне еще работать придется! В Тайну его посвящать не собираемся, ну может очень в нескором будущем — а пока, учиться ему и учиться, не будет у него здесь, как там, второго ареста, отнявшего семь лет жизни и подорвавшего здоровье, никто его тронуть не посмеет, ну если только сам в явную антисоветчину не вляпается — но тут мы проследим, постараемся, чтобы не было такого! Вытянем его на защиту докторской не в шестьдесят первом, а гораздо раньше. И ехать ему в экспедиции в Великую Степь, публиковать работы о неразрывной связи с ней Руси, добывать доказательства своей «пасссионарной» теории. И прожить, я надеюсь, чуть побольше, оставив Школу и учеников!