Во второй книге, которая называется «Микрокосмос», то есть «Малый мир», Разум обращается к Природе, радуется новому наряду мироздания и обещает в завершение трудов сотворить человека. Он приказывает ей отправиться на поиски царицы созвездий Урании и Физис, сведущей во всех вещах. Природа послушно отправляется в дорогу и после поисков Урании в небесных сферах находит ее наблюдающей созвездия; узнав причину ее путешествия, Урания обещает быть ей спутницей и помощницей. Они продолжают путь вместе. Пролетев через небесные сферы и почувствовав их силы, они находят, наконец, Физис, живущую на лоне цветущей благоухающей земли с двумя своими дочерями — Теорией и Практикой, и объясняют им, зачем прибыли. Неожиданно появляется Разум и, разъяснив им свою волю, наделяет всех трех тремя видами спекулятивного знания и побуждает к сотворению человека. Физис же из остатков четырех стихий создает человека и, начиная с головы, член за членом, счастливо завершает свой труд в ногах.

Посвящение

Бернард Сильвестр посвящает свой труд Теодориху, славному своей настоящей ученостью.

Признаюсь, долго я спорил сам с собой, предоставить ли мой скромный труд слуху друзей или же, не дожидаясь приговора, уничтожить его, ибо разговор о мире, об универсуме[159] сложен уже по природе своей, а написанный слабым умом тем более устрашится взгляда и слуха проницательного судьи. Ваше доброе намерение ознакомиться с безыскусным, но Вам посвященным текстом, конечно, возбудило во мне смелость, подняло мой дух и укрепило веру в себя. Однако я решил, что столь несовершенному произведению лучше умолчать о своем авторе до тех пор, пока Вы не решите, выходить ему или нет. Пусть же Ваше благоразумие определит, стоит ли делать его всеобщим достоянием. Если оно и предстает перед Вашим взором, то не для похвалы, а для суждения и исправления. Да длится жизнь Ваша в здравии[160]!

Мегакосмос

I

Сильва, безвидный хаос являя собою в то время,

в недрах своих уж несла начальных вещей мешанину[161].

Глядя на это, с мольбой явилась пред Богом Природа,

вглубь проникает Ума[162] ее слово: «О Боже, прообраз

жизни живущей и Ум, первенец Божий, твердыня

правды и промысла, будь мне настоящей Минервой[163].

Если превыше моих ощущений могу воспарить я,

чудится мне, что придать подобает материи образ

более нежный и снять с нее это косное бремя.

10 Если ж согласья не дашь, я свои помышленья оставлю.

Бог по природе своей доброты высочайшей исполнен;

щедрый даритель, лишен он зависти низкой порывов,

лучшую форму всему придать несомненно захочет,

ровно насколько вещей тому соответствует сущность:

мастер творенье свое никогда унижать ведь не будет.

Так что ты хмуриться брось и, нелепые скинув оковы

с Сильвы, в прекрасный наряд облачи уж ее поскорее, —

в этом ведь, помнится мне, замысел твой сокровенный?

Масса застылая, мрак, хаос враждебный и косный,

гулко звенящая хмарь, пестрая жизни личина

20 бурю покоем, сорняк — оралом, уродство — красою

хочет сменить: опостылел ей прежний ее беспорядок!

Просит у чисел руки, жаждет цепей музыкальных.

Войны и распри в родне зачем же тревожат основы

мира, от века самой учрежденные первопричиной?

Всуе несется куда поток, сам себе преграждая

путь? А стихии к чему суетятся, не зная покоя?

Сферу саму сотрясать ударами будет доколе?

Прок в первородстве какой Сильве, праматери нашей,

коль утопает во тьме она и без света страдает,

30 коль совершенства достичь пока не дано ей, и даже

видом ужасным своим Творцу отвращенье внушает?

Иле с потомством своим припадает к подножию трона,

смело бросает упрек тебе, что, главой уж седая,

век, предназначенный ей, в простых коротает лохмотьях.

Что ж удивляться тому, что снова родиться желает

Сильва, старейшая из вещей, в красоту облачившись.

Почесть ее обошла, благодарность никто не изъявит

той, что начатки всего носила в просторной утробе.

40 Жалобно космос-дитя плачет в своей колыбели:

просит и он наградить его одеяньем достойным.

Слезы его говорят, что хочет младенец оставить

Сильвино лоно и грудь кормящую боле не ищет.

Вот пред тобою стоят элементы: все требуют форму,

труд и задачу, чтоб всяк причиной явлений достойной

выступить мог[164]. Все хотят, чтобы им указали, стремиться

в место какое должны они в гармоничном согласье:

выше — огню, вниз — земле, влага и воздух — меж ними[165].

Что же их в кучу метет, без толку и смысла бросает?

Сильве, конечно, под стать безумное это круженье,

50 вечная битва с собой давно для нее не в новинку.

Мир и порядок, закон и любовь ей не ведомы вовсе.

Можно ль невежде такой божьим назваться твореньем?

— Разве Фортуны слепой шуткою злой и коварной[166]:

глянь, ведь с высоких небес поддержки ей вряд ли дождаться.

Разум светлейший, позволь мне сказать: ты, конечно, прекрасен,

только в чертоге пустом всем Сильва меж тем управляет,

сам ты, признаюсь, на вид дряхлого старца не краше.

Что же, навечно, ответь, Сильва с Нуждой обручилась[167]?

Нет, наступил ей черед красоте уступить свое место.

60 Длань подними, раздроби глыбу, раскрой в ней все части,

место достойное дай, — да будет порядок им в радость!

Косное сдвинь, суете удила натяни, прибавь блеска,

форму созижди, и пусть о творце повествует творенье!

Голос за мир подала я, Природа, теперь умолкаю,

если рожденье вещей и мира увидеть сподоблюсь.

Что же еще мне сказать? Поучать не пристало Минерву».

II

1. Природа умолкла. Подняв глаза на просительницу, просветлевший лицом Разум заговорил словно из самых глубин сердца: «Верно, Природа, блаженный плод чрева моего[168], ты не вырождаешься, не забываешь о своем высоком происхождении, дитя Промысла, неустанно радеешь ты о мире и вещах. Я же — Разум, глубочайший божественный разум, порожденный первой Сущностью из самой себя, словно второе я, не во времени, но в совечной ей бесконечности, я — Разум, знание и