litbaza книги онлайнИсторическая прозаКремлевское кино (Б.З. Шумяцкий, И.Г. Большаков и другие действующие лица в сталинском круговороте важнейшего из искусств) - Александр Юрьевич Сегень

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 27 28 29 30 31 32 33 34 35 ... 132
Перейти на страницу:
А у нас рождается общевизм. Коллективизация не только сельского хозяйства, но и всей жизни. Индустриализация не только промышленности, но и всего общественного мышления. И пусть молодые волчата сожрут, если зубы у них окажутся острее и крепче твоих. «Здравствуй, племя младое, незнакомое!» — приветствовал волчат Пушкин. «Когда дряхлеющие силы нам начинают изменять…» — предупреждал Тютчев. Учить, чтобы и самому развиваться дальше. Если чего-то не знаешь, начни это преподавать, — он сам вывел эту забавную формулировочку. Прощайте, американцы, я буду учить своих эйзенят, эйзенчат, эйзенщенков. Он так и стал называть их: эйзенщенята. И попутно заведующий кафедрой факультета режиссуры взялся писать первый том «Искусства режиссуры», в тридцать четыре года ощущая себя пожилым мэтром, способным проповедовать.

А друг-то сердечный что-то свое замышляет, вертится вокруг да около, но чего-то недоговаривает, в чем-то недопризнается. Загорелся с полоборота идеей Сталина, и по мордашке видно, что уже намылился отколоться от их единосущной и нераздельной божественной троицы, вот только Тиссэ ты у меня не переманишь, глотку перегрызу. А ну-ка, попробуем такой ход… И Эйзенштейн предложил Грише идею будущей комедии.

— Маркс пишет, что ход самой истории превращает устаревшую форму жизни в предмет комедии. Это нужно для того, чтобы человечество весело расставалось со своим прошлым.

— Правильно пишет Маркс, — с противной иронией в голосе, появившейся после беседы со Сталиным у Горького, ответил Александров.

— Так вот, я замыслил комедию о том, как современный человек попадает в прошлое, — продолжил Эйзенштейн.

— В царскую Россию?

— Это слишком близко. Да и в царской России уже действовали революционеры, придется с ними увязывать. Лучше в Древнюю Русь. Изобретатель машины времени вторгся в пространства истории, провалился, допустим, во времена Ивана Грозного, а бояре и опричники, попавшие под руку, случайно затесались в наше время. Большое пространство для комического. Я даже название придумал: «М. М. М.».

— А почему «М. М. М.»?

— Так будут звать главного героя — Максим Максимыч Максимов. А аббревиатура всегда интригует. Вспомните «С. В. Д.». Картина так себе получилась, а зритель шел, хотел узнать, что за С. В. Д. такое.

— Я тоже тут в последнее время много думал и читал про смех, — вдруг увлеченно и без иронии откликнулся Гриша. — Гоголь, к примеру, пишет, что смех не выносит подсудимому смертный приговор, не отнимает у него имущество, но все равно перед лицом смеха человек чувствует себя связанным зайцем. У Герцена есть высказывание, созвучное со словами Маркса, он называет смех самым сильным орудием против всего отжившего.

— Ну вот.

— Но, Сергей Михайлович, сами формулировки и Маркса, и Герцена, и Гоголя, и даже Аристотеля, определившего комедию как высмеивание худших людей, они сами по себе устаревшие. Аристотель и Гоголь не знали о том, что в России будет строиться совершенно новая общественная формация. Заметьте, все наши комедии до сих пор основывались на сатире. Но сатира — это злой смех, жесткий. В отличие от юмора. Латинское слово «humor» — «юмор» — происходит от слова «humorem» — «влага». Он увлажняет то, что ссохлось, заставляет снова жить и расти. Я бы сказал, что юмор — сок жизни. Он похож и на масло, которое необходимо для смазки машин. Даже мощный танк не сдвинется с места, если не смазан. Смех может быть не только злым и обличающим пороки, но и добродушным. Внушать оптимизм, воодушевлять, давать людям хорошее настроение. Есть такая пословица: «Кто людей веселит, за того весь свет стоит». Я думаю, наша новая советская комедия должна стать не только смешной, но и веселой. Вот у Сталина даже в учетной карточке… — Григорий Васильевич внезапно осекся. — Ну, это, впрочем, не важно. Важно то, что новая советская комедия…

— Так что там у Сталина? — спросил Эйзенштейн.

Но сердечный друг, всегда такой покорный, как муж при властной жене, вдруг двинулся на своего учителя хорошо смазанным танком:

— Мне ваша идея про «М. М. М.» решительно не нравится. Там будет злость, хотите вы этого или нет. Снова бичевание старорежимных порядков. Вот если бы ваш герой попал в коммунистическое будущее и он, хороший советский человек, увидел бы там гораздо лучших советских людей…

— Гриша, прошу вас замолчать, иначе мы поссоримся. Лучше скажите, что там у Сталина в учетной карточке?

— Хм… — замялся Александров. — Он нам с Шумяцким и Горьким показывал свою жандармскую учетную карточку. Там сказано, что у него выражение лица веселое.

— Забавно, — буркнул Эйзенштейн. — Но мне кажется, вы что-то от меня скрываете, Гриша. Что там еще сказано, говорите!

— Да клянусь, именно это мне и запомнилось, — залепетал друг сердечный, злясь на себя, что опять робеет перед авторитетом Эйзенштейна, как князь, получивший ханский ярлык на княжение и продолжающий бояться прежнего князя. Довольно, я не боюсь его… разве что лишь слегка побаиваюсь.

— Значит, вы решительно не хотите разрабатывать со мной идею «М. М. М.»? — строго спросил учитель.

— Решительно, — строго ответил ученик, но поспешил добавить: — Уж извините, Сергей Михайлович.

Шумяцкий, с осени тридцать второго уже активно курировавший комедийный проект, подробно расспросил Григория Васильевича о разговоре с Сергеем Михайловичем, и тот подробно рассказал, считая наркома кино своим союзником в борьбе за независимость княжества Александрийского от великого герцогства Эйзенштейнского. Но Борис Захарович больше радел за то, чтобы знамя новой советской комедии оказалось в руках у великого герцога, а мелкопоместный князек остался у него в вассалах.

— Надо, чтобы он поддержал вашу идею попадания не в отсталое прошлое, а в грандиозное будущее.

— Я даже придумал много смешных аттракционов, — подхватил Александров мысль Шумяцкого. — У вас, спрашивает персонаж, какой нынче день шестидневки? А выясняется, что у них сплошнодневка, потому что труд и праздник слились воедино.

— Это, конечно, смешновато, но мелковато, — поморщился Борис Захарович.

— Вообще-то вы правы. Но я не могу влиять на великого Эйзенштейна. К тому же и товарищ Сталин… Я тут поговорил с Эрдманом, закинул ему идею. Он сказал: «Когда надо, чтобы смеялся зритель, драматургу очень не смешно». Но согласился вместе работать над будущим сценарием. Есть одна мысль.

— Эрдман?.. Эрдман, Эрдман… — в сомнении стал бормотать Шумяцкий.

— А что, он уже много для кино писал вместе с Мариенгофом, — напомнил Александров. — «Дом на Трубной», «Проданный аппетит», «Посторонняя женщина».

— Да фильмы-то все неудачные.

— А мы сделаем с ним удачный. Я в этом уверен! Главное — определиться: над чем смеяться и во имя чего.

После августовской встречи в Горках Горьковских Борис Захарович почему-то с уверенностью смотрел в комедийное будущее советского кинематографа, он закинул множество удочек, заинтересовал режиссеров, весь сентябрь и октябрь он только радовался после бесед с ними…

И тут этот роковой, неуместный, безумный и

1 ... 27 28 29 30 31 32 33 34 35 ... 132
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?