гордостью и начал искать удобное место для сотворения очередного шедевра. Столпотворение не мешало ему, ведь не один человек не способен заслонить собой такие деревья. При людях рисовать не очень-то хотелось – опыт был неудачным, но теперь художник защищён душой памяти, и это многое меняло, открывая новые горизонты для творчества…

Арлстау извлёк аккуратный мольберт из баула и, не спеша, установил его на невысокий холмик. Присел в ожидании стремящегося вечера, глазея на толпу, то сталкиваясь, то отталкиваясь от каких-то взглядов и не думал о них, думал о тех, что далеко.

Дерзкий незнакомец наблюдал в сторонке, прислонившись широкой спиной к маленькому, но пышному деревцу. Он крутил в руках массивную, серебряную зажигалку и размышлял над этим человеком. Конечно, ему было любопытно, как этот «шутник» будет рисовать. Был поглощён уверенностью, что вдохнуть жизнь в полотно способны лишь живые руки, а не искусственные. Уж кто-кто, но он дождётся первых прикосновений кисти, любил глазеть на новизну.

Часы тянулись, солнце близилось к закату, а народа становилось лишь больше. Теперь уже, не только незнакомец ожидал, когда художник приступит к своему искусству. Больше сотни взглядов глазели на него, а ноги не бесстрашно отступили на несколько шагов. Художник, словно был на арене, где лишь от него чего-то ждут.

Уйти было бы глупо. Зачем тогда творить, если уходишь, не дождавшись чуда?!Арлстау прочувствовал, что от него ждут, но вынужден не оправдать все ожидания. «Смотрите, раз собрались здесь неслучайно. Хоть не запомните лица, но не лицом вас всех я буду радовать, ведь то, что на поверхности не создано для вас!».

«Буду творить, когда захочу и никого не услышу и не послушаю!».

Встал на колени, эмоций было много. Все прежние переживания возобновили свою боль. Леро, как будто резала плечо кинжалом, а близкие просили не забыть и вспомнить то, ради чего придётся жить и улететь вперёд, не оглянувшись.

В чистом небе появились тучи, как только кисть оказалась в руках художника. Души деревьев так и не увидел, она летала выше его глаз. «Быть может, спряталась в макушке или уж слишком велика…».

Доверился губам, а не глазам, в которых был разочарован. Ткнул кистью в полотно так неаккуратно, словно уже позабыл вчерашние навыки. «Деревья тянулись к небу независимо, раз ни разу друг к другу не притронулись. Как понять их жизнь?», – думал он, нарисовав пятно на полотне.

Пробил час нервозности, и тело задрожало, а уши слушали восторженные вздохи, что доносились не так уж позади. Настроение вперемешку, с преобладанием беспокойства и эйфории.

Закрытые глаза не имели возможности увидеть, чью душу рисует, кому или чему она принадлежит. Рисовал почти уверенно, но не ведал что, прекрасно понимая, что получается не то, чего он желал ещё минуту назад. Это ново, можно растянуть и для себя час загадки, не обязательно интриговать других.

Тучи набегали – народ паниковал. Им уже всё вокруг не казалось весельем, забавой и чудом. Всё насторожило, всё напрягло их ожидание.

Художник слышал панику, но не желал открывать своих глаз, пока не закончит, хоть и мог себе такое позволить, но интрига была слишком захватывающей и драгоценной.

Растянул своё удовольствие и открыл отдохнувшие глаза лишь, когда первая капля дождя коснулась лица. Душа была нарисована, вновь потребовалось немного времени – видимо, опыт, а то, что позади – это лишь необходимое подаяние.

Улыбка растянулась по лицу, и ровные зубы показали, что они есть. Гордость и удовольствие проникли в сердце и заставили его возвышенно стучать.

Душа напоминала огромную стаю диких волков. Но на полотне изображены не голодные волки, а беззащитные деревья. Кисть посчитала, что душа двух деревьев, что дотронулись небес, не так уж и важна – важнее было место, в котором два дерева решили начать и закончить свою жизнь.

Эйфория художника иссякла, когда гром прорезал небеса, затрещал, как от удара молота, и дождь полил ручьём. Всё бы ничего, но на небе не осталось ни тучки, и дождь уже был невозможен, но всё же он пошёл.

Испуганные взгляды всех людей рванули к небесам, будто надеялись найти хоть одну маленькую тучку, а душа беззащитного леса заметалась по полотну, заколыхалась, пытаясь найти выход, но полотно для души, как для человека лабиринт. Она менялась на глазах и всё ещё сияла, но уже не так. Новый свет не был вкусным, он был горьким и на вкус, и на свой аромат.

Впервые художник ощутил страх перед своим талантом, да и то ещё было не время.

Ещё миг, и деревья заплакали. Зарыдали, затянули всю боль под чужую мелодию. Сначала тихо и осторожно, как люди, а потом завыли, не стесняясь ничего, как раненые звери, как голодные волки. Их вой был невыносим для слуха, сводил с ума, внушал пустые мысли. Люди падали на колени и закрывали уши, вдавливая в них ладони, но деревья лишь громче рыдали, заставляя людей не падать, а бежать.

Арлстау внимательно вглядывался в каждое дерево, что было доступно взгляду, и, действительно, видел в них лица и слёзы. Все деревья рыдали, кроме тех двух – тем было не о чем плакать.

За несколько минут не осталось никого, кроме художника и загадочного незнакомца. Все запрыгнули в автомобили и экскурсионные автобусы, и, как ошпаренные, покинули лес с большим желанием в него не возвращаться. Даже торгаши бросили всё и сбежали, не желая узнать, что же будет дальше.

А дальше наступила тишина. Деревья прекратили вой, а незнакомец с бесстрашным интересом вникал в лицо художника, который стыдливо прятал взгляд, словно чувствовал себя виноватым.

–Объясни, что это сейчас было или повтори пожалуйста, – воскликнул изумлённый незнакомец, выдавив из себя смешок, но тут же добавил. – Я шучу на счёт повторить.

Не дождавшись никакого ответа от не менее изумлённого художника, он выбрал иной путь:

–Знаешь, я застал рождение этих деревьев и считал это единственным чудом Земли, но что я вижу? – спросил он, восторженно взмахнув рукой в сторону полотна. – Что это за Божественное творение? Если бы это, всего лишь, приснилось, то я также бы видел весь мир. Но я не сплю, и мир, как раньше, видеть не осмелюсь! Так ответь же мне, художник, что это? Как называется твоё творение и почему оно влияет на весь мир?

Лесть всегда была в моде, но ею не очаровывают, хотя улыбка художника выдавала, что он испытывает удовольствие от лести.

–Почему вы решили, что оно божественно? – ответил художник вопросом, его смутило это слово, ведь только что он