взорвался Прохор, — Санька уже арестован и, верь мне, продает нас...

— Санька — мужик честный! — успокаивающе сказал Кичига. — Да и про Аграфенин постоялый двор ему неизвестно...

— Какое благородство! — фыркнул Прохор. — Саньке-швейцару не известно, зато известно Леньке-Интеллигенту. Санька всех выдаст, чтобы шкуру сберечь... Пойми, отец Кичига, такое теперь пойдет!.. Спутала твоя змея все наши карты!

— Если так, — произнес Кичига, и в голосе его прозвучали одновременно и тоска и угроза, — то десница божья не заставит себя ждать...

Глаза Прохора сузились.

— И без десницы божьей обошлись бы, — прошептал он, — да время не терпит... — И, повернувшись к Гришке, хрипло спросил: — А ты, Артист, что молчишь? Ты что, не хочешь ничего сказать?

— Как это вам нравится? — вопросом на вопрос ответил Гришка. — Меня спрашивают, хочу ли я что-нибудь сказать... Хорошо, я скажу... Самое малое... Плюнуть на все и всех хочу, если игра наша накрылась...

— С этой минуты, — властно заявил Прохор, — никто «на все и всех не плюет»... Хватит самостийности! Все подчиняется железной дисциплине...

— А я Галу, — посмотрев на Прохора молящим взглядом, высморкался Кичига, — для себя растил... Аграфене мечтал отставку дать.

— Подумай лучше, отец Кичига, о души спасании! — отрезал Прохор. — Да Аграфену предупреди: уезжаем, мол, мы из города, и она с нами.

Кичига нервно закашлял:

— Куда?

— На вокзале уточним. Аграфена билеты купит. Ни мне, ни тебе, ни Гришке около касс ни-ни! Ну, зови свою кралю, я ей сам втолкую.

Когда Кичига вышел, Гришка как можно спокойнее и вежливее обратился к Прохору:

— Я бы мог и отдельно укатить... Зачем быть помехой — расходы лишние.

— Слушай, Артист! — нахмурился Прохор, — никуда ты не сбежишь... Понял? Раньше твои родственники по всему Черноморью хлебом торговали и богатством славились. И ты имел право с такими, как мы, не знаться... А теперь? Теперь в память о былом величии носишь лишь фальшивые брильянты...

— Что вы плетете, Прохор Александрович? — зло сплюнул Гришка. — Что вы плетете? Начихать на родственников! Они все давно в Константинополь смотались...

— А ты, выходит, в России остался и бандитом заделался! — Колючими глазами обегая его лицо, усмехнулся Прохор. — Патриот!..

— Бандитизм — это временное жертвоприношение! — вывернулся Гришка. — И брильянты — это не память о былом!.. Смотрите на них, Прохор Александрович! Это отдушина в моей будничной жизни. Брильянты, пусть и фальшивые, возбуждают меня...

— Ну хватит! — цыкнул Прохор, кусая губы. — Где твоя шведская бритва?..

XXXV

Широкая вокзальная площадь с темным палисадником посередине была окружена кирпичными складами, торговыми ларьками и низенькими деревянными строениями. На одном из таких невзрачных строений красовалась заманчивая вывеска «Кавказский закусь и любой горячий пищ». Сейчас «Горячий пищ», где днем околачивался и шумел всякий переходной люд, был уже закрыт. Не светились и соседние ларьки. Лишь один вокзал в глубине площади мигал закопченными фонарями.

Во дворе «Горячего пища», за кучей пустых ящиков и рогожных кулей, прятались Прохор, Кичига и Гришка-Артист.

Поначалу все складывалось удачно. Аграфена, к удивлению Прохора, охотно согласилась на время, — как ей было сказано, — уехать из города. Она не потребовала дополнительных объяснений и кокетливо заявила:

— Раз надобно, значит, надобно! Наше дело простое, бабье. Коли мужики приказывают, выполняем. Спиридоныч, дворник, за домом присмотрит, ему не привыкать.

— Намекнешь Спиридонычу, что в загородное село к болящей сестре собралась, — буркнул Кичига.

— Будет, отец, исполнено, — смиренно поклонилась вдова и вышла.

Сам же Кичига, услышав от Прохора, что им придется сбрить бороды, взбунтовался. Голос его дрожал, прерывался кашлем, когда он доказывая, что «есаул» сгущает краски, что никто на бороду и внимания не обратит.

— Замолкни, отец Кичига! — стараясь не терять спокойствия, скривился Прохор. — Всего, конечно, в жизни не предусмотреть... Но первые наши приметы для милиции — бороды.

И тот в конце концов сдался. За десять минут Гришка мастерски побрил и его, и Прохора. Глянув опасливо в карманное зеркальце, Кичига взвыл. Вместо почтенного лица с окладистой бородой оттуда смотрела изрытая морщинами старообразная физиономия с голыми щеками. Прохор же без бороды помолодел лет на семь.

— Хорошо тебе, Прохор Александрович! — горестно крякнул Кичига.

...За воротами «Горячего пища» неожиданно послышался чуждый для умолкнувшей площади звук. Где-то близко шел человек. Прохор, Кичига и Гришка не сговариваясь накрылись кулями и замерли.

— Отец! — раздался рядом тревожный шепот Аграфены. — Где ты, отец?

— Слава богу! — радостно перекрестился Кичига, сбрасывая куль. — Явилась.

— Сюда, Аграфена Зосимовна, — тихо позвал Прохор, — сюда!

Аграфена должна была купить в вокзальной кассе четыре билета в сторону Перми или Казани на любой поезд. На восток, в Сибирь, Прохор возвращаться не хотел. В пути он мечтал, не брезгуя никакими способами, отделаться от своих компаньонов. Сейчас же надо было как можно скорее выпроводить их из города: лишних свидетелей похождений Черного Туза оставлять здесь не следовало. Прохор не сомневался, что после сегодняшней истории в «Пале-Рояле» все постояльцы Аграфены Лукиных станут известны уголовному розыску.

— Вот, отец, — тараторила между тем вдова, протягивая Кичиге билеты, — раздобыла... Проходит иркутский поезд на Москву...

— Дай-ка сюда! — оборвал ее Прохор и спрятал билеты во внутренний карман длиннополой шинели, прихваченной на постоялом дворе. И строго спросил: — Узнала, на какой платформе посадка?

— Узнала... На второй, — насупилась Аграфена.

— Садиться будем перед самым третьим звонком. Первой заходит Зосимовна, после нее — Артист, за Артистом — отец Кичига. Я замыкаю. Всё!

То, что идти придется на ощупь и испуганно озираться, Прохор вслух не сказал. Если бы сразу, часа два назад, попасть на поезд и не терять драгоценного времени! Теперь же надо набраться терпения и ждать. А это хуже всего: милиция ведь не ждет.

— С милой Галой, дай ей бог всяких благ, значит, не попрощаемся? — с какой-то особой учтивостью поинтересовался Гришка-Артист. — Кошмар подумать.

Злая улыбка мелькнула на лице Прохора и исчезла.

— Гора с горой не сходятся, а человек с человеком сойдется, — многозначительно хмыкнул он и встрепенулся: — Который час?

— Ну ее, Галу! — процедил сквозь зубы Кичига и, достав огромные кондукторские часы, поднес их к самым глазам.