После всех этих событий компания друзей Дилана рассыпалась, как бусины из порванного ожерелья. Ничего удивительного, что у многих из них в течение нескольких лет были серьезные трудности. Однажды Нат остановился у нашего дома по пути в город. Он попросил какую-нибудь вещь на память о своем друге. Эта просьба тронула меня, и я была очень рада, когда он выбрал солнечные очки Дилана, которые напомнили нам обоим о моем сыне в лучшие времена.

Но к тому же у Ната было что сказать нам. Он видел, как Дилан передавал толстую пачку денег одному парню, который работал в «Блэкджек пицца». Когда Нат нажал на него, Дилан признался, что это были деньги за пистолет.

Мы были оглушены этой новостью. Даже Том разозлился на Дилана за то, что тот лгал нам. Мы были зациклены на нашей вере в то, что Дилан был невинной жертвой, что Эрик привлек его в последнюю минуту, а тут стало очевидно, что он играл активную роль в покупке оружия. Это было еще одно подтверждение того, что мой сын не был тем человеком, каким я его считала.

Через месяц после стрельбы я разослала письма семьям убитых. Наш адвокат смотрел новости, чтобы узнать о реакции на них. (Я все еще не могла включить телевизор.) Как мы и ожидали, реакция семей была очень разной. Некоторые приветствовали мою попытку. Другие разозлились; по крайней мере в одной из семей мое письмо порвали, не читая. Единого отношения к этому не было. В последующие недели, месяцы, годы, когда какой-нибудь человек или семья вели себя агрессивно, это помогало мне вспомнить, что вовсе не обязательно, что все семьи, которых коснулась трагедия, ведут себя так же.

В следующий месяц я получила два ответа от семей жертв. Одно письмо было написано сестрой-подростком убитой девочки. Она писала, что не винит нас в этой трагедии, и я разрыдалась от горя и радости одновременно. Затем в день моего рождения, одиннадцать месяцев спустя, мы получили письмо от отца мальчика, убитого в школьной библиотеке. Он выражал нам свои соболезнования и хотел бы чем-то помочь. Это письмо было как настоящий дар небес. Мы получили разрешение нашего адвоката ответить на него, но несколько лет не могли встретиться из-за множества юридических ограничений, наложенных на нашу семью.

То небольшое удовлетворение, которое я получила, разослав письма семьям жертв, было очень недолгим. Потерь было гораздо больше, чем те тринадцать человек, которые погибли. Я чувствовала, что мне нужно написать и тем двадцати четырем, которые были ранены. Среди них были ребята, которые больше не смогут ходить, и те, кому придется теперь жить с постоянной болью. После многих лет работы со студентами с ограниченными возможностями я хорошо представляла себе трудности, с которыми столкнутся пострадавшие ребята и их семьи. Я думала о физических и психологических страданиях, которые они должны были испытывать, и постоянном недостатке финансов. Некоторым придется приспосабливаться к изменениям, которые затронут каждую сторону их жизни. Даже если бы мы несли финансовую ответственность, никаких денег в мире не хватило бы, чтобы облегчить страдания, которые причинил Дилан.

Для того, чтобы написать вторую партию писем — семьям оставшихся в живых жертв, — мне потребовалось гораздо больше времени, чем для первой. Я снова боролась с недостаточностью своих слов и их несостоятельностью перед лицом всего, что потеряли эти люди. Как я решилась вмешаться в их жизни? Но я чувствовала, что должна что-то сделать.

В конце фильма «В поисках утраченного ковчега» есть сцена, где Индиана Джонс и его подруга связаны спина к спине. Они не могут ничего сделать, кроме как закрыть глаза, когда злобные летающие духи устраивают вокруг них разрушительную бурю. Мы с Томом были почти так же связаны друг с другом, предельно незащищенные и не имеющие возможности бежать, и мы не знали, останется ли что-нибудь от наших жизней после этого урагана. Наше горе только усиливалось после каждого нового открытия, связанного с Диланом.

Сразу после стрельбы мы начали посещать одного из психоаналитиков, рекомендованных нам в письме окружного коронера. Том и Байрон сходили на прием несколько раз, но вскоре пришли к выводу, что терапия не помогает. Я продержалась дольше, хотя мы с психоаналитиком едва только тронули поверхность моей боли. Казалось, его полностью подавила создавшаяся ситуация и величина того, с чем мы вынуждены были иметь дело. Он читал газеты, смотрел выпуски новостей и рылся в Интернете, чтобы узнать, как весь мир реагирует на трагедию. Когда я приходила на прием, он отрывался от своего компьютера и рассказывал об угрозах, которые были высказаны в прессе или в Сети. Я пыталась изолировать себя от этих потоков страха и негативной информации, поэтому такие доклады заставляли меня беспокоиться. Я уверена, что психоаналитик просто был озабочен нашей безопасностью, но временами он казался полностью поглощенным тем, что происходит вокруг нас во внешнем мире, а не моим внутренним эмоциональным состоянием.

Мы делали некоторые упражнения, направленные на то, чтобы справиться со своим горем, например, писали письма Дилану, но мы с Томом никак не могли принять утрату ребенка. Да и как мы могли? Мы были опустошены тем сумасшествием, которое поглотило нас. Наша скорбь по Дилану была погребена под трудностями жизни, которую он создал для нас.

Также вскоре стало ясно, что мы с Томом в принятии нашей боли движемся в разных направлениях. Том был прирожденным предпринимателем, без капли моей внутренней осторожности. Он всегда был рад ввязаться в новый проект, не озаботившись тем, насколько трудно и дорого будет его закончить. Я влюбилась в его творческую натуру и была очарована его авантюризмом и отсутствием страха. Мы всегда были сильно привязаны друг к другу и имели одинаковое чувство юмора. Хотя кто может давать советы, как правильно справляться со своим горем, даже самому близкому человеку? Тем не менее, экстремальная ситуация, в которой мы оказались, начала подчеркивать, насколько разными мы с Томом были на самом деле.

Том искал объяснений: издевательства в школе, средства массовой информации, Эрик. Все это не имело никакого смысла для меня. Хотя я до сих пор отрицала степень участия Дилана в происшедшем кошмаре, мне легче было поверить, что он сошел с ума — или даже стал одержим дьяволом, — чем ссылаться на то, что он испытал нечто, что могло оправдать сделанное им.

В то время как присутствие тех, кто приходил в наш дом, успокаивало меня, Тому легче было быть одному. Мне казалось, что он хочет контролировать работающих на нас адвокатов, в то время как я была полностью уверена, что мы не в своей стихии и была благодарна, когда компетентный профессионал мог сказать мне, что делать.