– Не очень-то вы любезно себя ведете, – недовольно-жеманно сказала я. – Так-то вы разговариваете с женами военнопленных?

Я сама удивилась, но эта маленькая уловка сработала. Ухмылки испарились с лиц парней, и они прекратили расспросы. Наступила неловкая тишина, но лучше уж было молчать, чем продолжать разговор с этими неучтивцами.

Утро было росистое, свет солнца покрывал глянцем сено, во всю мощь колосились нескончаемые поля. На них были разбиты серо-зеленые палатки, около них рядами стояли койки. Большинство солдат предпочитали спать под открытым небом. Было, наверное, что-то успокаивающее в том, чтобы видеть над собой звезды, ведь эти точки света всегда нашептывают людям одно и то же, что бы там ни вытворяли люди на земле. Альфред много говорил о том, как природа помогает переносить тяготы войны, и теперь я понимала, что он прав. Нам столь много уже дано, и это нельзя отнять.

Мы вышли в Тарбе, у перекрестка, ставшего местом встреч для беженцев. Здесь вполне можно было разузнать что-нибудь о наших мужьях. Я побродила вокруг, пытаясь выяснить, не видел ли кто Ганса, не слышал ли что о нем. Я рада была теперь любой крупице сведений и с жадностью впитывала их. До нас доходили новые рассказы об исходе из Парижа, о миллионах душ, которые подхватил поток истории и уносил на юг, растекаясь по земле людскими ручейками. Все старались покинуть Францию, но путей для бегства оставалось немного. Было ясно, что и эти пути скоро будут перекрыты.

У меня завязался разговор с молодцеватым французским офицером, стоявшим возле дорогого итальянского авто. Я ему, похоже, приглянулась.

– Не подвезете? – спросила я у него.

– Поехали, садитесь обе, – беззаботно улыбаясь, предложил он.

Мы с шиком выехали из Тарба. Полетт и я наслаждались отдыхом на красных кожаных сиденьях. Казалось, нет ничего безопаснее, чем ехать с офицером на такой прекрасной машине. Беженцы, устало тащившиеся вдоль дороги, с опаской поворачивали головы в нашу сторону, кто-то машинально махал нам рукой. У благовоспитанных людей формы взаимодействия с другими сохраняются длительное время после того, как их содержание лишается всякого смысла. С другой стороны, поприветствовать любого встречного, будь то друг или враг, было вполне благоразумно. В военное время подстраховаться никогда не помешает.

Не отъехав от города и пяти километров, мы оказались у моста. Дорога перед ним была перекрыта военными. У меня сразу похолодело в животе. Ну вот и все, подумала я. Мы остановились, к нам подошел часовой и попросил офицера предъявить документы.

– Придется развернуться, – сказал часовой, посмотрев бумаги. – У нас строгий приказ – никого не пропускать.

– Меня вы пропустите, – произнес офицер.

– Прошу вас. Я выполняю приказ. – Он бросил подозрительный взгляд на нас с Полетт, притихших на заднем сиденье. – Приказано стрелять, – добавил он, спуская с плеча винтовку.

Офицер вдруг выхватил револьвер и прицелился в часового.

– Я проеду через мост, – заявил он.

Часовой чуть отступил, и наш автомобиль рванул вперед.

Допуская, что заднее стекло сейчас пробьют пули, я пригнула голову. Но нет, кажется, снова пронесло. Еще одно чудо спасло нас.

Когда до Понтака оставалось несколько километров, офицер высадил нас на развилке дорог.

– Прошу вас, дамы, – сказал он, – вам осталось перейти через это поле, до Понтака тут меньше часа.

Мы поблагодарили его и пошли по полю, заросшему васильками. В уши нам жужжали пчелы, за нами разлетались бабочки. На берегу пруда, где мы остановились попить, под большим дубом сидела женщина примерно моего возраста и читала книгу на немецком языке. Присмотревшись, я узнала Ханну Арендт, с которой несколько раз виделась в Париже. Она училась в нескольких университетах Германии и, как говорили, обладала блестящим умом.

Ханна вкратце рассказала нам о своих скитаниях за последние месяцы, и я предложила ей пойти в Понтак с нами.

– Думаю, безопаснее двигаться в одиночку, – отказалась она. – Во всяком случае, мне так удобнее.

Я попыталась уговорить ее присоединиться к нам, но она была непреклонна. Так мы и оставили ее читать под сенью раскидистого дуба, тени от которого пятнами играли на ее лице. Это была одна из тех особенных встреч, что остаются в памяти навсегда.

Неистовое желание Старого отправиться в Лурд в конце концов передалось и нам, и мы решили поехать тоже. Как сказала Арендт, когда перемещаешься один или вдвоем, ты не так заметен, поэтому мы с Полетт решили задержаться на несколько дней. Старый и Альфред должны были ждать нас в условленное время на главной площади города. Как бы уютно нам ни было в Понтаке, оставаться здесь больше было нельзя: немцы были уже на подходе. Теперь в этом уже никто не сомневался.

В Лурд мы въехали сидя на рулях двух велосипедов: нас подобрали на окраине города два участливых солдата и сделали вид, что мы их подруги. Это помогло нам проезжать через контрольно-пропускные пункты: нам просто махали рукой и подмигивали. В те мрачные дни люди радовались любому, кто хотя бы казался влюбленным.

В городе тоже было полно беженцев, потерявшихся солдат, людей, которых родственники, оставшиеся далеко, считали погибшими. Мы с Полетт под руку прогулялись по запруженному людьми широкому бульвару, то и дело останавливаясь и утыкаясь носами в витрину какой-нибудь кондитерской.

В каждом большом городе Франции открылся Centre d’Accueil[56], куда могли обратиться беженцы, но нас предупредили, что нужно держаться подальше от этих учреждений: тех, у кого не было действительного паспорта, арестовывали и отправляли в лагеря временного содержания. В лучшем случае такой человек возвращался на улицу – без жилья и без еды.

Мы встретились с Альфредом, как и договаривались. Он нашел нам номер в гостинице, ухитрившись добыть у властей ордера на постой. Я поздравила его с освоением искусства обманывать. Все мы научились заговаривать людям зубы, и нам уже казалось, что можно получить что угодно от кого угодно! На тот случай, если бы меня схватили немцы, я припасла историю о том, что я – двоюродная сестра Гитлера из Австрии. Я успела нарисовать в голове целое генеалогическое древо. А почему бы и нет? Кто бы осмелился убить двоюродную сестру Гитлера? Даже если только допустить, что это его двоюродная сестра, – а вдруг она не врет? Кто бы в здравом уме рискнул причинить ей вред?

Гостиничный номер был великолепен: краны работали, в нем было зеркало во весь рост, в раме (пусть со сколами, зато позолоченной), а также отгороженное занавеской биде. Кровати были застелены свежим, чистым бельем с чудесным запахом мыла, всех ждали нетронутые полотенца. Постаравшись, можно было даже выдоить из крана тонкую струйку теплой воды!

Удача определенно сопутствовала нам: в тот же день мы нашли Старого. Увидев наш номер в гостинице, он засиял.