Кого-то можно пожалеть, так это Алину. Если Ольгина мать ушла из жизни, потому что ее все-таки замучили угрызения совести, то ее вину доказать будет чрезвычайно сложно, если только она не оставила предсмертную записку. А о записке Валерий ни словом не обмолвился. Скорей всего, что ее не было.

— Валерий, наберитесь терпения, — резко одернула я плачущего мужика. — Все равно вы не можете уехать.

— Да-да, — согласил он со мной, развернулся и направился к своей двери.

Я прошла до конца коридора. Теперь здесь пустовали сразу три номера: Ольгин, Алинин и Ирины Аркадьевны. Из-за этих дверей не доносилось ни звука — я развернулась и пошла к себе. Ключ нам со Степой дали один на двоих. Поскольку Валерий сказал, что все постояльцы в гостинице, то я даже не подумала попросить ключ у Анри — и вот теперь стучала в дверь, а мне никто не открывал.

— Степа, да где же ты? О, черт!

Следующая дверь по коридору была Венина. Этот открыл сразу.

— Степа у тебя?

— Степа? Ой, Мариночка, у нас здесь такое! Ирина Аркадьевна умерла! — запричитал Вениамин. — Вчера ведь со всеми за одним столом сидела, а сегодня ее нет. Это ужасно! Сначала дочь, потом мать. Какая трагедия!

Веня был на эмоциях. Он заламывал руки, подводил глаза к потолку — услышать от него объективный рассказ я и не надеялась. Как минимум минут пятнадцать мне довелось бы слушать его всхлипывания о том, какая жизнь не справедливая штука. Поэтому я не стала спрашивать, что и как случилось, просто сухо произнесла:

— Я знаю, умерла Ирина Аркадьевна. Скажи лучше, ты Степу видел?

— О да! Мы все были внизу, завтракали, собирались проводить в последний путь Ольгу. Думали, как будем добираться на кладбище. Правда, до конца не было ясно, на каком кладбище состоится погребение Ольги. Собственно, мы сидели в ресторане и ждали Ирину Аркадьевну. А потом мы услышали крик, страшный крик, душераздирающий.

— Веня, где Степа? — в третий раз спросила я, уже не на шутку беспокоясь, почему он не говорит, где она.

— Была внизу, в ресторане с доктором Роббером или Робертом, не помню, как его зовут.

— С доктором?

— Ну да! С тем, который лечил Ольгиного мужа. Когда горничная нашла Ирину Аркадьевну, то сначала подумала, что ее еще можно спасти, вот и позвонила доктору. Он живет на соседней улице — быстро прибежал. Но он только подтвердил самые мрачные опасения, — опять вздохнул Куропаткин.

— Доктор? Внизу? Со Степой? Я пошла.

Веня пытался еще что-то мне сказать вдогонку, но я только отмахнулась от него рукой.

— Потом.

Веня не обманул. Степу я нашла в компании сухонького старичка. Мне он показался слишком худым и немощным. Кожа его имела желтоватый оттенок, как будто была высушена под знойным солнцем Прованса. При этом на столе перед стариком стоял бокал с коньяком и чашка крепкого кофе — не самые здоровые напитки в любом возрасте.

— Степа! — тихо окликнула я.

— А, Марина! — без радости воскликнула она и тут же заговорила на французском языке, представляя меня доктору. — Марина, познакомься — Роббер Гиллем. Ты, наверное, уже в курсе, что здесь произошло? Месье Гиллем долгое время лечил Ольгиного мужа, был его другом. Его позвали по старой памяти, когда поняли, что с Ириной Аркадьевной… — Степа запнулась, подыскивая нужное слово, — что-то не так. В комнате было натоплено, и она не успела до конца остыть — вот горничная и подумала, что ее хозяйка еще жива.

— А от чего умерла Ирина Аркадьевна, уже известно? — спросила я, кося взгляд на доктора.

— Интересный вопрос. Месье Жак как-то вызвал его к теще. Ее беспокоила тысяча болячек. Но когда дело дошло до осмотра, она стала в позу: не хочу и все. Видите ли, она стесняется. Доктор Гиллем попросил ассистентку осмотреть пациентку. Выяснилось, что Ирина Аркадьевна была практически здорова! Ее не беспокоили ни повышенное давление, ни боли в сердце, которые обычно мучают пожилых людей. Анализы были в норме. Но сегодня на прикроватной тумбочке нашли сердечное лекарство, которое месье Гиллем ей не выписывал.

— Она сама могла купить лекарство.

— Здесь нельзя купить лечебный препарат без рецепта врача. Но не это главное, у Ирины Аркадьевны было слегка пониженное давление, то есть она никак не могла принимать таблетки, еще понижающие давление.

— Ты хочешь сказать, что она не знала, что принимала? Или таблетки не ее?

— У меня есть подозрение, — тихо сказала Степа, — что ее намеренно ввели в заблуждение. Впрочем, может, она и не принимала эти таблетки. Эмма клялась, что ни разу не видела, чтобы мадам пила какие-нибудь таблетки. Если она чем-то и пользовалась, то каплями для сна, но этот пузырек стоит в ванной комнате, в шкафчике. Так что, как мрачно это не звучит, вскрытие покажет, от чего она умерла, — вздохнула Степа.

Доктору Гиллему надоело слушать наши перешептывания. Он допил коньяк, оставил на дне чашки немного кофе и знаком подозвал официантку, чтобы расплатиться и уйти.

— Степа, спроси, а что он думает о смерти Ирины Аркадьевны?

Степа обижено на меня посмотрела:

— А ты как думаешь? Спрашивала уже! Он тоже сказал, что надо ждать результаты вскрытия.

Гиллем поднялся и склонил голову, прощаясь нами. Оказалось, что он ненамного выше Степы, а она у нас не дотягивает даже до метра шестидесяти сантиметров. Я подумала, как глупо было с моей стороны подозревать тщедушного старика в убийстве Ольги, женщины рослой и сильной.

«А вот Ирине Аркадьевне он мог выписать опасное лекарство. Но зачем? О, господи! — я поймала себя на мысли, что подозреваю всех подряд. — Как это скверно».

— Степа, пока, он не ушел, спроси: после смерти его друга Жака Матье, кто лечил Ольгу и Ирину Аркадьевну?

Степа перевела.

— Насколько я знаю, мадам Ирину никто не лечил, — пожимая плечами, ответил доктор. — Страховки у нее не было, а частным образом лечиться во Франции очень дорого, не всем это по карману. Когда был жив мой друг, я по дружбе пару раз присылал свою ассистентку, и та ничего смертельного у нее не выявила, — последнюю фразу он произнес особенно грустно. Тогда-то я и заподозрила, что его худоба и неестественный цвет лица могут свидетельствовать о тяжелом заболевании, возможно, смертельном. Уверенности в моей догадке добавляла неподдельная грусть в глазах. Вряд ли он так скорбел по Ирине Аркадьевне. И как будто в подтверждение моим мыслям доктор произнес: — Поверьте, мадам Ирина была избалованная и эгоистичная особа. Она любила, чтобы слушали только ее. Если кто ее и мог лечить, то только психиатр, — криво усмехнулся доктор. — Но с психиатром тоже могла возникнуть проблема. Мадам Ирина говорила только по-русски. Не говоря уже о том, что психиатр-француз ей был бы не по карману. На психиатра Жак точно бы не потратился. Я же с ней общался исключительно жестами, но даже такое общение не доставляло мне никакого удовольствия. С Ольгой мы тоже не нашли общего языка. Я вообще не понимал, зачем Жаку нужно было жениться на женщине намного моложе себя, да еще иностранке. Когда в доме появилась Ольга, я сократил до минимума свои визиты, и получилось так, что сегодня я в первый раз в этом доме после его смерти. Теперь я понимаю, что был несправедлив к Ольге. Простите, взыграла банальная ревность к старинному другу. Мне нужно было принять выбор Жака. Русская женщина — это не порок, а, скорее, достоинство или достояние. К сожалению, ничего уже не исправишь.