пошатываясь, сиреневая от недосыпа Витькина мама.

– Буквально одну минуточку, – вежливо попросил Николай Николаевич, усаживая ее в коридоре. Плотно прикрыв дверь, положил руки Витьке на плечи и, ощутимо надавив, для внушительности, начал веско:

– Слушай, Маслов, меня внимательно. Только из жалости к маме твоей несчастной тебя, дурака, отпускаю, большой грех на душу беру. Но если будешь продолжать шляться по толкучкам и прочим подобным местам, не обессудь – или я тебя посажу, или Козырь прикончит. Из дома – в школу, из школы – домой, если цел остаться хочешь. И, главное, о нашем разговоре – никому ни слова. Понял меня?

Как сломанная соломинка, сложился Витька вдвое. И, наконец, вволю разрыдался.

* * *

– Коля, что-то случилось, и ты молчишь, – наконец не выдержала Оля.

После того как они встретились после занятий и, потеплее упаковавшись, слонялись вокруг дома, подкарауливая, когда Светка подастся на улицу, на Кольку смотреть было больно. Кончик носа дергается, глаза – как у больного чумкой кролика – смотрят, точно внутрь, отвечает или неохотно, или невпопад. Вот и сейчас:

– Нет, малыш, все стабильно на производстве. Как в школе-то сегодня, тихо?

Оля нетерпеливо дернула плечами:

– Ну, Маслова не было, заболел, наверное… Да что с тобой? Что ты дергаешься, как током стукнутый!

– Да нет, ничего.

Оля, подождав, поняла, что продолжения не будет, и еще – что ноги у нее постепенно коченеют. Что первое, что второе было невыносимо.

– Коля, – снова начала она, постукивая ботиком о ботик, – я давно хотела с тобой поговорить…

– Да.

– Ты постоянно молчишь.

– Нет.

– А если что-то говоришь, то всегда или не до конца, или не все. А если и говоришь, то у тебя ничего не поймешь. Это глупо.

– Хорошо.

– Это подло.

– Почему?

– Потому что это хуже, чем врать! Говорить полуправду – это то же самое, что врать, ясно?

– Хорошо…

– Коля, я же вижу, что-то стряслось. Если ты мне сейчас же не объяснишь, то я… – Она запуталась, замолчала.

– То что? – вяло спросил Колька, ожидая, что сейчас последует истерика – глупая, никчемная и совершенно никому не нужная. Как все-таки печально осознавать, что девушка, которую ты считал единственно идеальной и неповторимой… ну, в целом, – такая же, как и все прочие.

– Коля, – вдруг произнесла Оля тихо, – если ты мне не расскажешь, мне будет больно-пребольно, веришь?

Колька, обреченно вздохнув, распахнул шинель:

– Иди сюда. Замерзла?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Ты всегда глупости морозишь, когда холодно. Ну, как тебе сказать, моя хорошая, если я обещал ничего никому не говорить?

– Если обещал, тогда, конечно…

– И все-таки… знаешь, Оленька, сегодня ночью погиб очень хороший и несчастный человек, и именно потому, что я промолчал. Я не должен был молчать тогда и должен молчать теперь, но тебе, самому близкому моему человечку, так скажу: если мы с тобой сейчас рассоримся, разбежимся и будем врозь, может погибнуть еще кто-нибудь – один, два или много.

– Неужели все так серьезно? – с недоверием глянула она, ворочая головой, как воробей.

– Серьезнее некуда, – заверил он, – поэтому молчим и смотрим. Хорошо?

– Хорошо, – кивнула Оля, прикрывая глаза. – Ты посмотри пока, а я немного поплачу.

Выполнила она свое намерение или так, ради красного словца ляпнула, но притихла. Колька сам чуть не заснул стоя, но тут как раз краем глаза уловил ожидаемое движение: открылась дверь подъезда, выпорхнула Светка, такая смешная и куцая в дождевике, из которого год как выросла, и, озираясь, побежала по мокрой улице.

– Пора, – позвал Колька, – только тихо.

Они неслышно поспешили вслед за фигуркой, еле видной в сгущающихся сумерках. Светка, явно торопясь, миновала квартал, потом к ней присоединилась… Иванова Настька. На пару они отошли еще дальше, ближе к лесополосе, замешкались у дровяных сараев, а когда отошли от них, в руках у Светки уже был сверток, в котором без труда угадывалась…

– Сковородка, – прошипела Оля, – вот мерзавки.

– Тс-с, – опасливо шикнул Колька, хотя держались они достаточно далеко.

Девчонки подошли к одному из бараков, потом ко второму, откуда выбрались еще три пигалицы, причем у одной из них также была какая-то поклажа, у другой – сверток, третья шла сконфуженная, с пустыми руками. Сбившись в табунчик, они почесали в сторону платформы. Ребята тихо следовали за ними по пятам. По счастью, начался дождь, и мелким было не до того, чтобы головами вертеть, так что можно было не бояться, что преследователей случайно обнаружат. К тому же молча девчонки шли недолго, вскоре принялись болтать.

Так миновали последний двор, вышли на дорогу, ведущую к платформе и дачному поселку, не доходя примерно пятисот метров до выхода к ней, свернули направо, в дачный поселок, и остановились около щербатого, облезлого забора. Отодвинув одну дощечку, по очереди юркнули внутрь.

– Неужели в голубятню полезли? – шепнула Оля.

– Видать, так.

Этот небольшой участок пустовал давно, до войны на нем стоял домик, в котором полагалось обитать сторожу, а он пристроил голубятню. Сторож умер еще до войны, упавши с лестницы, когда спускался на землю. Упал и скончался. Нового за ненадобностью не нашли, потом и голуби перевелись. Сама же голубятня, построенная на совесть, пережила всех. Коля сам туда не раз лазил: просторный птичий домик располагался высоко над землей, подальше от крыс и кошек, на прочных сварных сваях, внизу была комнатка, где раньше хранились корм, опилки и прочие богатства.

Ребята, схоронившись за деревьями, затаились. И дождались: из-за забора послышалось шебуршание, металлический скрежет и звон. Над забором поднялась лестница, уперлась в порог птичьего домика, по лестнице одна за другой взобрались все пять девчонок. Внутри, между рассохшимися досками, затеплился свет керосинки.

– Ничего себе у них курятник, – шепнула Оля, Колька фыркнул было, но тут снова послышались шаги, уже с другой стороны, и оба затаили дыхание.

Со стороны платформы быстро следовала маленькая женщина в шинели. Пронеслась убегающая электричка, в свете ее фонарей блеснула звезда на берете, лихо сдвинутом на бровь, пышные черные кудри. Пришелица уверенно проникла за забор, и вскоре ребята не без изумления наблюдали за тем, как она легко взбирается по той же лестнице, что и девчонки.

– А вот и наседка, – снова сострила Оля, но Колька не ответил. У него, выражаясь цветасто, в зобу дыханье сперло.

Снова просвистел поезд, и снова прорезал темноту свет фар – отразился от каблуков теткиных сапог.

Каблуки были высокие, стопкой. Прозрачные.

* * *

Сорокин без особого удивления выслушал доклад Акимова относительно визита в ремесленное, обреченно констатировал, что парня прошляпили, чего болтать попусту, и поинтересовался:

– Что с вещичками из полуторки?

– Опознала дочь