class="p1">Собственно, можно было уже уходить. И все-таки Оля, поколебавшись, пожала бессильные влажные пальцы:

– Ничего. Поправляйтесь.

И бесшумно вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

Сестра, ожидавшая в коридоре, глянула на часы и одобрительно кивнула: всего семь минут. Оле же показалось, что она постарела лет на десять.

В коридоре Маргарита Вильгельмовна объясняла милиционерам:

– Они на станции работают второй месяц, принимают вагоны с репарациями. Пригнали бригаду вольных военнопленных, а они мобилизованы весной сорок пятого…

– Последний призыв, то есть, – уточнил Сорокин.

– Да, клерки. Те, что всю войну отсиживались за письменными столами. Куда им. А этот – прожженный, видавший виды. Быстро пролез в бригадиры – он-то знает, как ломом орудовать, наловчился. Начали выдавать по сто двадцать – сто пятьдесят процентов выработки, отъедаться. А тут, как на грех, по их сортирному радио донесли: аллес, не едем в этом году на родину. Все приуныли, а этот как с цепи сорвался. Как же – несправедливо.

– Кто его звал сюда? – не выдержав, возмутился Акимов.

– Это – да, но надо же понимать, что у них свои понятия о чести и бесчестии, – развела руками врач. – Да и непривычные они к нашей пунктуальности… ну, сами знаете: «Со дня на день», «скоро» – а там уж и «через год».

– Не без этого, – ухмыльнулся капитан. – А он, значит, разобиделся?

– Не то слово. Сам голодал, других на голодовку подбивал, в сугробах валялся и прямо симулировал… Особенно артистично у него ангина пекторис получалась. Редкий талант.

– Вот и доигрался, – кровожадно вставил Сергей.

– И хорошо еще, что только один доигрался, – заметил, вздохнув, Сорокин.

– Понимаю ваше облегчение, хотя рановато радоваться, – серьезно отозвалась главврач. – Ему крупно повезло, что до выхода на работу всю пайку усиленную свою съел, восемьсот граммов за ударную выработку – иначе бы капут. А так, дорогие мои, если нечто подобное повторится, то всех не откачаем. Вспомните, Николай Николаевич, как в Шталаге, что под Нюрнбергом…[1]

По огорченному сорокинскому виду Акимов понял, что начальство помнит, о чем идет речь.

Врач веско повторила:

– Нет у нас ресурсов на такое количество больных – неважно, пленных или наших. И потом, такого рода варварские методы могут иметь продолжение – кто поручится, что таинственные мстители не пойдут дальше – отравленная вода в цистерне или еще что поинтереснее. Хочется надеяться, что это случайность, но вы же понимаете, что это не так… А, Оля, – врач остановила девушку, которая, повесив халат, собиралась уже скромно удалиться, – ты куда это, тихой сапой?

– Сказал что? – прямо спросил Сорокин.

– Нет, – горестно заявила Оля, глядя прямо чистыми, честными глазами.

…Стараясь не торопиться, она покинула помещение больницы, нарочно размеренным шагом прошла за угол, незаметно оглядываясь, чтобы проверить, не следит ли кто. Раздался тихий свист. Она нырнула в арку одного из каменных, так называемых «инженерских», домов.

– Ну что? – нетерпеливо спросил Колька, выдвинувшись из тени.

– Она, – кратко ответила Оля.

– Ну кры-ыса, – протянул Санька, с хрустом разминая пальцы. – Погнали, брать надо, пока тепленькая, потом все отрицать будет, я ее знаю.

* * *

Но Светка не собиралась ничего отрицать. Она сидела в чужом дровяном сарае, опухшая от слез. Вид у нее был настолько жалкий, что даже названый братец передумал устраивать над ней расправу. Однако Ольга после разговора с фрицем, пусть и пострадавшим, была настроена неумолимо:

– Ты! Дрянь такая! Ты хоть понимаешь, что натворила?!

– Да-а, – ныла Светка, морщась и держась за голову.

От плодотворной, длительной да к тому же бесшумной истерики она дрожала и икала попеременно так, что щепа для растопки сыпалась сверху.

– Да ей теперь бежать свечку ставить, толщиной с дуб, – мрачно вставил Колька. – Дойди эта пачка до всех заключенных… эх!

Сгоряча Санька, иссякнув на слова, отвесил сестрице крепкий подзатыльник. Она немедленно разревелась вновь, уткнулась в него, обхватила руками.

– Ну вот, – застыдившись, он тоже обнял дуреху, – чего сырость-то сейчас разводить? Ты, курица, сообрази: вот если бы фриц рассказал врачу или милиционерам, кто ему эту соль подогнал? Соображаешь? Это же убийство, массовое…

– …к тому же военнопленных! – немедленно вступила Ольга. – Это не твое личное дело, это дело политическое, это подрывает международный авторитет нашей Родины. Международный авторитет, Света!

– Оль, ну не дави, – попытался встрять Колька и немедленно получил отпор.

– Ты кого покрываешь, Пожарский? Она же начштаба! Она же актив! Свинья в овчине!

– Почему свинья-то? – переспросил Санька, потихоньку переправляя сестрицу себе за спину. Неистребимая привычка постоянно заступаться за это плаксивое и любимое существо.

– Да уж не волк – точно, – пояснила Оля, переводя дух. Этот глупый вопрос почему-то подействовал на нее успокаивающе, во всяком случае, желание отвинтить эту тупую голову с косичками поугасло.

– А кто? – немедленно осведомился Колька, уловив этот момент.

– А вот ты ее спроси, кем она себя во сне увидела, чей подвиг повторяла?

– Зины, – едва слышно икнула Светка, отрывая от Санькиной рубахи зареванную мордочку.

– Что за Зина?

– Порт… ик, Портнова.

– Ты дура? – прямо спросил брат, отодвигая ее от себя и вглядываясь пытливо. – Зина не военнопленных травила, а захватчиков!

– А все равно враги, – угрюмо заявила Светка.

– Дура, – горестно, точно подтверждая диагноз, сообщил окружающим Санька. – Эх, товарищи, каких людей теряем…

Пришла пора Кольке напомнить:

– Полегче, сам-то давно ли в себя пришел?

– Я покаялся, встал на путь исправления и сотрудничества, – твердо заявил Приходько, – а эта вот…

– С «этой вот» сейчас поработаем, – пообещал Колька, начиная расстегивать ремень.

Светка, сообразив, к чему идет, взвизгнула, поползла по-крабьи, перебирая ногами и руками, ткнулась в штабель. Посыпались дрова.

– Ну вылезай, вылезай, – пригласил Колька, шлепая ремнем по ладони, – там все равно стена крепкая, не просочишься.

– Не вылезу, – трусливо, но решительно заявила мелкая из-за кучи, – ты драться будешь.

– Обязательно будет, – подтвердила Оля, – я его знаю. Но есть идея.

– Какая? – проблеяла Светка из-за «баррикады».

– Ты нам честно рассказываешь, зачем ты это все натворила, а мы тебя не будем пороть.

– А в милицию?

– И в милицию не поведем, – подтвердила Оля, – а фриц никому ничего не расскажет. Он поклялся.

Светка, ворочаясь, как крупная мышь, вылезла из-под полешек.

– Никакой он не фриц, – угрюмо заявила она, – его дядя Коля зовут. Он мне гимнаста на перекладине подарил, который кувыркался.

Рассказ о проникновении коварной диверсантки в среду военнопленных занял не более четверти часа. Сначала обменялись – за фанерную игрушку Светка принесла какую-то снедь, потом, слово за слово, подружились, «дядя Коля» показывал девчонке фото своих дочек, рассказывал, как в плен попал, она ему рассказывала про себя, про свои радости и злоключения. Выяснилось, что «дружба» эта длилась