– Ну, раз он такой взрослый, у него есть собственное мнение, – парирует тетя. – И он может сам решить, нужен ему мой подарок или нет. Он тебе нравится, малыш? Ну? А если так?

Она тычет слоновьим хоботом мне в щеку, повторяя:

– Чмок-чмок-чмок! – потом зажимает нос двумя пальцами и гнусавит: – Будешь со мной дружить, Финард?

Это ужасно глупо, и я смеюсь. Тетя щекочет мне бока слоновьими лапами, и я сам не понимаю, как беру игрушку обеими руками, продолжая хохотать. Слон мягкий и пахнет сладостями. Его хобот лежит у меня на плече, как шарф.

– Ну вот! – победно говорит тетя. – А теперь время обниматься!

И я проваливаюсь в складки ее шуршащего платья, совсем сухого, хотя оно недавно было под дождем. Может, это, правда, платье-зонт? Тетя обвивает меня тонкими белыми руками, похожими на щупальца кальмара, и я зажмуриваюсь от наслаждения, вдыхая ее запах. От нее всегда вкусно пахнет выпечкой, и я не уверен – это потому, что она готовила, или у нее такие духи.

– Ты как будто с востока приехала, где все только и делают, что виснут друг на друге, – ворчит папа. – Когда ты научишься уважать его личное пространство?

– Малышей рекомендуют обнимать минимум десять раз в день! – заявляет тетя, неохотно выпуская меня из объятий. – Детям необходима ласка, так что хотя бы я буду баловать своего племянника, раз уж единственный родитель этого не делает.

Папа смотрит на тетю так, будто она грозит сорвать эксперимент, над которым он корпел два года. Та примирительно разводит руками.

– Все-все! Ухожу из святая святых! Оставила вам праздничный рулет на кухне! Поешьте обязательно! Я положила вместо сахара мед, он полезный!

И она убегает из лаборатории, так и не задев ничего своим огромным шуршащим платьем. Я с тоской наблюдаю в окно, как тетя уходит по садовой дорожке, укрытая двумя зонтами – один для головы, а другой для ног. Капли дождя на стекле размывают ее силуэт. В свете садовых фонарей мятное платье переливается, как чешуя золотой рыбы. Я провожаю тетю взглядом до тех пор, пока она не растворяется в темноте за кустами гортензии, и слышу за спиной надломленный папин голос:

– Не знал, что тебе такое нравится…

Я встревоженно поворачиваюсь. Когда папе плохо, он не улыбается через силу, как тетя Марла и все остальные, кого я знаю. Уголки его губ опущены, брови сдвинуты, и он смотрит на меня с таким холодом, что мне становится стыдно и страшно. Если папа сильно расстроится, нам придется переехать на уровень ниже, и тогда он потеряет лабораторию, свою работу и таланик. А все из-за этого дурацкого косоглазого слона.

– Мне такое не нравится, – говорю я как можно увереннее. – Я взял его, чтобы тетя не расстроилась, но вообще-то он мне не нужен. Из него даже пособие по анатомии не сделаешь: у него нет внутренних органов, только синтепон.

– Рулет придется выбросить, – говорит папа, все еще хмурый, но, кажется, довольный моим ответом. – Натуральный мед бывает только на десятом уровне, а в ненатуральном содержится оксиметилфурфурол. Это канцероген, который при сильном нагреве повышает свою концентрацию, так что лучше не рисковать.

– Я знаю, – говорю я.

Папа щурится на меня поверх очков.

– И откуда же?

– Из книги «Природные токсины в продуктах питания». Я ее в твоей библиотеке взял, это ничего?

– Ничего, – медленно кивает папа. – А зачем тебе книга о природных токсинах?

– Ну, просто. – Я смотрю в пол, сжимая за спиной слона, которому достается все мое волнение. – Думаешь, у меня получится стать токсикологом, пап? Я сначала хотел быть почвоведом, как ты, или дендрологом, как мама. Но я подумал и понял, что мне больше нравится токсикология. Я хочу сделать такой антидот, чтобы Раций стал безопасным и все люди снова жили долго, как в древние времена.

Вообще-то мне не важен никто, кроме папы и тети. Я хочу создать антидот для них. Папе уже тридцать семь. Он может умереть раньше, чем я вырасту, а перед этим сойти с ума. Тете только тридцать, но ее тело изношено, потому что она родила уже двоих детей и решилась на третьего. Я знаю, что, когда женщина вынашивает плод, ее тело бросает все ресурсы на то, чтобы обезопасить его от токсинов. И это сильно вредит внутренним органам и всему остальному. Поэтому у нас есть негласный закон – один ребенок в семье. Я знаю, почему папа так сердится на тетю: потому что моя мама умерла, чтобы я жил.

Молчание нависает надо мной плотным облаком, и я не знаю, что из него польется, когда папа заговорит. В его глазах странный огонь, которого я никогда раньше не видел.

– Ты уверен? – говорит папа вставая и подходя ко мне. – Токсикология? Ты уверен? Тебе это нравится?

Конечно, мне это нравится, потому что больше всего мне нравятся папа и тетя, и я хочу, чтобы они жили долго и оставались здоровыми. Поэтому я уверенно киваю, и папа вдруг садится передо мной на корточки.

– Финард, – говорит он очень серьезно. – Ты уже достаточно взрослый, чтобы принять это решение, и, если тебе важно мое мнение, я думаю, ты готов его выслушать. Даже если тебе оно не понравится.

Я киваю, еще крепче сжимая слона.

– Сынок, – говорит папа, и я вытаращиваюсь на него, потому что он еще никогда меня так не называл. А потом руки слабеют, и слон падает на пол, когда папа говорит: – Ты умрешь очень рано. Ты должен это понимать.

Я молча смотрю на него, не в силах ничего ответить. Папа сжимает переносицу и садится прямо на пол. Сажает меня к себе на колени. Так он тоже никогда раньше не делал. Только тетя, но папа – никогда.

– Послушай, – говорит он, сняв очки и глядя мне в глаза. – Твоя мама родила тебя в позднем возрасте. Мы тебя не планировали, понимаешь? Мы люди науки и хотели посвятить свою жизнь работе. Когда твоя мама случайно забеременела, я попросил ее сделать аборт. Потому что ты мог родиться уродом или отсталым в развитии. И это был огромный риск для твоей мамы, потому что она уже вышла из того возраста, когда рожать детей безопасно.

– У нее было уже много токсина в теле, – говорю я тихо. – Я знаю, пап. Я знаю, что ее тело сделало все, чтобы защитить меня. И поэтому она умерла…

– У тебя, к счастью, незначительные мутации, – говорит папа, выдохнув. – Белые волосы – это мелочь. Ты