вели до сих пор. Уточки крякают… Пчелы жужжат… Дорогая моя, положи, пожалуйста, обратно эту серебряную ложечку. Ты ведь знаешь, что она не принадлежит тебе.

Фанни достала откуда-то из тайников своего платья серебряную ложечку, поднесла ее к глазам и стала с удивлением разглядывать ее.

– Ну, скажи на милость, и как только она попала туда? – воскликнула она.

– А ты украла ее, радость моя, – ласково ответил Мэлэт. – Твои чудесные пальчики в течение нескольких секунд ползали по ложечке, совсем как пчелы по цветку, и вдруг, глядишь, нет ложечки! Я даже с удовольствием наблюдал за тем, как ловко ты это делаешь. Вот положи ее обратно на стол. Теперь у тебя все счеты покончены с такими проделками.

– Да, конечно, по-видимому, так, – напряженным голосом ответила Фанни.

Нет, не «по-видимому», дорогая моя – поправил ее будущий супруг, – а «наверное». Так же, как и я.

– И ты, действительно, Фрэдди, стал на честный путь?

– Я могу поспорить по честности с архангелом Михаилом.

– А не обшаривает ли ночью Фредерик Мэлэт костюма своего господина, точно ревнивая жена?

Мэлэт благодушно расхохотался.

– Все та же маленькая веселая Фанни! Как ты любишь меня дразнить! Да, радость моя, со старым у меня покончено навсегда. Я бы теперь не мог украсть пуговицу, если бы даже меня просила об этом родная мать! Я только хочу жить с моей женой на ферме в маленьком домике… Фанни Вельч нахмурила брови и задумалась.

– А не кажется ли тебе, Фрэдди, что на ферме слишком уже тихо, а? Слишком как-то медленно время идет в деревне.

– Медленно? – Мэлэт был поражен. Что ты, что ты, в деревне медленно время идет?

– Гм, может-быть, и нет. Но я бы сказала, Фрэдди, что мы слишком молодыми уходим от дела.

Лицо Фредерика Мэлэта приняло озабоченное выражение.

– Неужели ты хочешь сказать, Фанни, что тебя все еще тянет взяться за старое?

– А хотя бы и так! – вызывающим тоном ответила Фанни. – То же самое относится и к тебе, но только у тебя не хватает мужества сознаться в этом.

Выражение озабоченности уступило место выражению оскорбленного достоинства.

– Ничего подобного, – сказал Мэлэт. – Даю тебе слово, Фанни, что нет на всем свете таких богатств, которые могли бы меня соблазнить и заставить снова приняться за старое ремесло. Я бы только желал, чтобы ты тоже раз навсегда отреклась от этого.

– О, я не говорю, что стала бы пачкаться из-за пустяков. Но право же, Фредди, было бы преступлением отказываться от хорошего куша, который сам дается в руки. Пойми ты, что у нас не так уж много денег. Правда, у меня кое-что припасено из тех мелочей, которые я набрала в свое время в магазинах, и я так думаю, что и у тебя отложено кое-что из прежней добычи. Но, помимо этого, у нас нет ни одного цента. А ведь следовало бы быть практичным.

– Но, пойми же ты, дорогая моя, какому риску мы подвергли бы себя в таком случае. А вдруг нас арестуют?

– Я не боюсь. На случай, когда меня сцапают, я приготовила такую чудесную жалостливую повесть о моей бедной мамочке…

– Но у тебя нет никакой мамочки.

– Будто я говорю, что есть… Такую жалостливую повесть о моей мамочке, что мраморная колонна, и та была бы растрогана. Вот послушай. «О, сэр, ради бога, не выдавайте меня полиции! Я это сделала только ради моей бедной, больной мамочки. Если бы вам пришлось остаться без работы и голодать и смотреть, как ваша старая мать гнет спину над корытом, стирая чужое белье…»

– Ради бога, Фанни, перестань! Я не могу без слез слушать, хотя и знаю, что это всего только басня. Я… A? Что такое? Кто-то позвонил, кажется. По всей вероятности, какая-нибудь натурщица пришла справиться, не нужна ли она мистеру Финчу. Ты обожди здесь, солнце мое. Я быстро отделаюсь от нее и сейчас же вернусь.

Прошло, однако, больше двадцати минут, пока мистер Фредерик Мэлэт вернулся, наконец, на кухню. При этом он нашел свою невесту далеко не в таком дружеском расположении духа, в каком она была в момент его ухода. Она стояла у окна со скрещенными на груди руками, и Мэлэту показалось, что температура в комнате вдруг упала до точки замерзания.

– Что, красивая девчонка? – холодно спросила Фанни, едва Мэлэт вошел на кухню.

– Что такое?

– Ты сказал, что быстро избавишься от этой натурщицы и вернешься через полминуты. А я, между тем, жду здесь, наверное, больше часу! – закончила Фанни, бросая взгляд на золотые часики, исчезновение которых до сего дня оставалось неразрешимой загадкой для ювелирного магазина на Пятом Авеню.

Мэлэт подошел к ней и крепко обнял ее. Это удалось ему с трудом, так как Фанни не спешила отозваться на его ласку, но, тем не менее, ему удалось прижать ее к груди.

– Вовсе это была не натурщица, дорогая моя. Это был мужчина. Дядя с седыми волосами и с красным лицом.

– Что ему нужно было?

Он пришел искушать меня.

– Искушать тебя?

– Да, искушать меня. Во-первых, он спросил, не меня ли зовут Мэлэт, а потом предложил мне триста долларов, если я соглашусь совершить преступление.

– Какого рода преступление?

– Я даже не стал дожидаться, пока он скажет мне. Я тотчас же отверг его предложение и ушел. Вот тебе наглядное доказательство того, что я действительно стал на честный путь. Он говорил, что это легкое пустяковое дело, которое можно привести в исполнение в несколько минут.

– И ты отверг его предложение?

– Совершенно верно: наотрез отказался слушать его.

– И ты сейчас же ушел?

– Сейчас же ушел.

– В таком случае – начала Фанни ледяным голосoм – я бы сказала, что время не сходится с твоим рассказом. Ты сию минуту сказал, что он сделал тебе это предложение через две секунды после того, как ты назвал ему свое имя. Если это так, то позволь узнать, почему тебе понадобилось пятнадцать минут времени, чтобы вернуться сюда на кухню? И позволь мне сказать тебе, что я об этом думаю: вовсе это не был дядя с седыми волосами и с красным лицом. Ничего подобного! Это была одна из тех потаскушек, которые шляются по Вашингтон-Скверу, и ты флиртовал с нею.

– Фанни! – укоризненно произнес Мэлэт.

– Да, да, я достаточно начиталась американских журналов и знаю, что делается у вас тут в так называемой богеме и как ведут себя все эти художники, натурщицы и прочие!

Мэлэт гордо выпрямился и, откинув голову назад, сказал:

– Твои подозрения несказанно огорчают меня, Фанни. Если ты потрудишься