достаточно ясно изложил свою мысль. Я терпеть не могу этой тенденции современных поэтов подолгу останавливаться на отчаянье, трущобах и злосчастье. Им следовало бы писать о любви. Любовь, Гэровэй, это-то же солнце, и там, где она сияет, начинается весна. Любовь-величайшая радость. Любовь-это высший дар человечеству.

– Совершенно верно, сэр. Я понимаю, мистер Бимиш. Я вполне понимаю.

– В таком случае, идите домой и переделайте вашу поэму в точном соответствии c высказанными мною мыслями.

– Слушаю, мистер Бимиш – сказал Гэровэй.

Он слегка замялся, а потом собрался с духом и добавил:

– Раньше, чем уйти, я желал бы сказать вам…

– Вы не можете больше ничего сказать мне. Любовь, Гэровэй, превыше всего на свете.

– Видите ли, сэр, относительно вот этих самых фильмов, про которые вы изволили упомянуть. Я хотел…

– Гэровэй – перебил его Гамильтон Бимиш. – Надеюсь, вы не хотите мне сказать, что, после всех моих попыток сделать из вас поэта, вы способны были так низко пасть и взяться за составление сценария?

– О нет, сэр, разумеется, нет! Но, видите ли, некоторое время тому назад я случайно приобрел пачку акций одной кинематографической фирмы, и все мои старания сбыть их кому-нибудь ни к чему не привели. Я даже начинаю сомневаться, имеют ли эти акции вообще какую-нибудь ценность, и хотел, кстати, спросить вас: не знаете ли вы что-нибудь по этому вопросу?

– Как называется эта компания?

– «Лучшие фильмы в мире», мистер Бимиш.

– Сколько акций вы купили?

– На пятьдесят тысяч долларов номинальной стоимости.

– Сколько вы заплатили за них?

– Триста долларов.

– Вас надули, Гэровэй, – сказал Гамильтон Бимиш. – Эти акции можно продать только по цене оберточной бумаги. Кто их продал вам?

– К сожалению, я забыл его имя. Это был человек с красным лицом и седыми волосами. Но если он мне теперь попадется, я его так отдую, что он внукам своим закажет продавать акции. Подлый, лукавый крокодил!

– Странная вещь, – задумчиво заметил Гамильтон Бимиш. – У меня такое ощущение, точно в глубине моего сознания гнездится какое-то воспоминание об акциях, о которых вы говорили. Я смутно припоминаю, что где-то, когда-то, кто-то со мной уже советовался однажды o них. Никак не припомню! Никак не припомню! Я в последнее время был чрезвычайно занят и многое успел перезабыть. Ну, ладно, Гэровэй, проваливайте домой – и займитесь переделкой вашей поэмы. Полисмен угрюмо смотрел на него. В его добродушных обычно глазах можно было прочесть первые проблески бунта.

– Ничего я не буду переделывать! Поэма и так хороша!

– Гэровэй!

– Как я сказал, что Нью-Йорк полон прокаженных, так оно и есть! Мерзкие, лукавые, вислоухие прокаженные, которые подползают к человеку и продают ему отвратительные акции, не стоящие даже бумаги, на которой они напечатаны. Моя поэма – что надо, и я ни слова не буду менять в ней. Нет, сэр!

Гамильтон Бимиш скорбно покачал головой.

– Я убежден, Гэровэй, что в один из ближайших дней любовь проснется в вашем сердце, и тогда в ваших взглядах произойдут изменения.

– В один из ближайших дней, – холодно ответил полисмен, – я разыщу этого субъекта с красной рожей и произведу на ней кой-какие изменения. И когда я с ним покончу, то на свете будет не одно только наболевшее сердце!

Глава восьмая

Наступил прекрасный, ясный день, в который должно было состояться венчание Джорджа Финча. Солнце так ярко светило, точно Джордж Финч, собираясь жениться, оказывал небесному светилу личное одолжение. Освежающие ветерки приносили с собою аромат цветов. Птички успели наглотаться вкусных жирных червяков, и теперь они только и делали, что, усеяв деревья на протяжении многих миль, исполняли «Свадебный марш» Мендельсона. Коротко говоря, это был один из тех дней, когда у человека вдруг появляется желание выпятить грудь и запеть «тра-лала!», что Джордж Финч не преминул сделать.

«Чудно, – размышлял он, выходя из гостиницы после плотного завтрака. – Чудно, как подумаешь, что через несколько часов я буду стоять под венцом с Молли!». А потом они будут мчаться в поезде, и каждый поворот колеса приблизит их к тем блаженным островам, где они предполагали провести медовый месяц. Но, что всего важнее, – тот же поезд увезет их далеко-далеко от миссис Вадингтон!

Было бы смешно отрицать факты: в продолжение последних трех недель Джордж Финч имел возможность убедиться, что его будущая теща – это форменная катастрофа. Она даже не пыталась скрывать того омерзения, которое внушал ей один вид Джорджа, а последний, будучи впечатлительным молодым человеком, чувствовал себя после каждой встречи с нею так, точно его окатили ушатом холодной воды. Джордж не был тщеславен, и, если бы мачеха Молли согласилась смотреть на него, ну, хотя бы, как на дохлую кошку, которую только-что вытащили из колодца, он готов был бы даже с этим примириться. Но миссис Вадингтон своим поведением ясно показывала, что, по ее мнению, любая кошка, взглянув на Джорджа, сразу бросится в колодец. Влюбленный молодой человек, который считает дни и часы, оставшиеся до блаженного момента, когда он назовет любимую девушку своей, готов все видеть в розовом свете. Но Джордж Финч, вопреки всем своим стараниям, вынужден был делать исключение, когда речь шла о миссис Вадингтон. Тем не менее, все эти неприятности были сущими пустяками. И, приближаясь к дому невесты и думая о том, что там сидит страждущая женщина, которая не может без дрожи думать о нем, которая не может найти себе утешение, Джордж отнюдь не терял своего радостного настроения. Весело насвистывая, вошел он в сад и только ступил на дорожку, которая вела к дому, как навстречу ему попался Гамильтон Бимиш, задумчиво сосавший сигару.

– Хэлло! – приветствовал его Джордж. – Вы уже здесь?

– Совершенно верно – подтвердил Гамильтон Бимиш.

– Как вам нравится Молли?

– Она очаровательна. Хотя, должен признаться, что видел ее лишь мельком, когда она уезжала.

– Она уезжала?

– Совершенно верно. Не знаю, что такое там произошло. Какая-то задержка, кажется, с венчанием. Вы разве ничего не знаете?

– Боже мой! – Воскликнул Джордж, конвульсивно хватаясь за рукав своего друга. – Расскажите же мне!

– Ай! – крикнул Гамильтон Бимиш, высвобождая руку и потирая больное место. – Не вижу совершенно, из-за чего тут волноваться. Ничего особенного не случилось. С пастором, который должен был вас венчать, произошла какая-то катастрофа. Его жена только-что звонила и сказала, что он встал на стул, чтобы достать с верхней полки какую-то книгу, и упал, вывихнув при этом ногу.

– Вот чурбан! – горячо воскликнул Джордж. И зачем только понадобилось ему заниматься в такое время подобными вещами? Я считаю, что человек должен в самом начале