ничего плохого не сделал. Подстерегли его подло, втроем, в лесу… Не похоже на какую-нибудь там благородную месть. А рана у него, по-моему, не самая серьезная, если уж он жив до сих пор. Я же тут поблизости уже пару часов, услышал бы подозрительные звуки. Но его оглушили, а рана сама не закрылась — значит, теперь он умрет от катастрофического падения давления, не приходя в сознание. И так уже бледный, как свежий труп. И помочь я ничем не смогу, даже если остановлю кровотечение. В город же не потащу его, чтобы реанимировали. Вряд ли тут можно вызвать скорую анонимно в лес.

Даже тварь вроде как прониклась — наконец-то пододвинулась ко мне, задумчиво согнулась над телом, почти упершись в него носом. Страшненькая картинка. Если парень сейчас откроет глаза, то, вероятно, скончается от инфаркта, а не от своей травмы. Немудрено, когда над тобой такая морда склонилась.

Потом сухопутная косатка посмотрела на меня выразительным человеческим глазом, полуприкрытым густыми ресницами. И вопросительно потыкала пальцем в распростертого на кровавом снегу человека. В смысле, она спрашивает, что с ним делать? А я откуда знаю? Уж не закусить ли тварь им собирается? Я надеялся, что она человечиной брезгует…

Оставалось только недоуменно пожать плечами. Зверюга же, видя, что я ее не понимаю, коротко пискнула и снова указала на парня — уже куда-то в область живота. Что у него там? А, рана же под ребрами…

— Ничего не могу сделать, — сознался я, для убедительности разводя руками. — Не жилец. Да и нужно ли?

Кит-скорпион наклонил голову и опять скептически глянул на умирающего. И нерешительно, будто еще колеблясь, вытянул к нему кисть, собранную в прихотливую фигуру. Скрестил указательный палец со средним, плотно прижал большим пальцем к ладони согнутый безымянный, манерно оттопырил мизинец… Где-то я это уже видел.

Осознание настигло моментально — опередив жуткий малахитовый свет, который мгновением позже сорвался с тонких пальцев. Я оторопело застыл и только спустя еще пару секунд догадался, что тварь не убивает парня, а лечит. Видимо, слишком хорошо отложилось в памяти, как под коричневыми балахонами надувались опухоли. Да и правда, с чего бы зверюге его убивать? Хотя и лечить тоже… Я помню, как трудно ей дается это колдовство.

Чуть-чуть постояв над телом, монстр расплел пальцы, гася луч. Зеленые искры пробежали по заусеницам и обломанным ногтям, а на коже вновь обозначились точки свежих гнойников. Потом зверь потряс рукой, со слабым шипением размял кисть и, больше не обращая внимания ни на меня, ни на мужика, вернулся к прерванному занятию — обкусывал сиреневые ветки с такой жадностью, что я немного позавидовал. Ест всякую дрянь и еще радуется.

Через несколько минут мужик сладко потянулся, как будто после долгого крепкого сна. Его дыхание участилось, стало шумным и поверхностным, и мне показалось, что ему совсем плохо. Но тварь беспокойства теперь не проявляла — значит, так и запланировано?

Еще минут через десять парень скорчился, заметался, опять повернулся на бок, поджав колени к животу. Его лицо пошло красными пятнами, по щекам растекся яркий лихорадочный румянец. Человек поежился, задрожал. И вскоре все-таки простуженно закашлялся и начал тереть глаза, не разлепляя их.

Ну да, столько времени полежи на снегу — конечно, простудишься. Любопытно, что волшебство эффекты от переохлаждения не устранило. Должно быть, тварь не стала тратить лишние силы. Или на иммунитет зеленый луч не влияет.

Оправившись, мужик вяло закрутил головой и тут же попытался сесть. Я поспешно придавил его плечи к земле, стараясь действовать помягче — чтобы не подумал чего дурного. Тварь, заметив подозрительное копошение, живо ретировалась, спрятавшись за дальними деревьями — если это понятие вообще можно применить к такой туше. Парень, само собой, услышал треск сучьев и скрип снега. От чего всполошился еще больше, невнятно замычал — видимо, челюсть затекла.

— Не подымайся! Нельзя, вред! Надо лежать еще! — прорычал я, стараясь не переходить на русский и говорить строго, но умиротворяюще. Выходило пока из рук вон плохо. Однако парень, что удивительно, быстро внял.

Вот я почти привык, а ведь настоящее чудо: только что человек был обречен подохнуть под елкой с пропоротым животом — и вот он уже порывается встать и дать отпор. Вяло, конечно, но ведь порывается же. Кровь-то, ясное дело, еще долго восстанавливаться будет.

— Кх-х… Кто ты? — заикаясь, прохрипел парень. — Что со мной?

— Твой спаситель… Почти, — тихо пробурчал я по-русски, потому что тролль таких слов, естественно, не знал.

Но человек, кажется, и сам что-то вспомнил, а потом до него дошло, что пробудился не просто так.

— На меня напали… Как?.. — Дальше я не разобрал. Ну, наверное, спрашивает, каким образом сумели оставить его на этом свете.

— Я могу… Это… Лечить руками, — ляпнул я, привлекая все свое скудное знание речи аборигенов.

«Лечить руками»? Ага, мануальный терапевт. Хочется верить, что мужик меня все-таки поймет. А про членистоногого монстра я ему, разумеется, рассказывать не буду. Еще чего. Полагаю, тварь не обидится, что присваиваю себе ее достижения. Не из тщеславия же.

Держался я так, чтобы он не увидел моего лица. И натянул капюшон поглубже — на всякий случай. Вдруг как-нибудь повернется.

— О, так вы!.. — восхитился парень, употребив еще какое-то неизвестное мне слово. «Колдун»? «Лекарь»? «Практикующий врач-волшебник»?

— Да, — скромно ответил я, учитывая его радость. Общепризнанно плохие явления не воспринимают с таким восторгом.

— Большая… для меня! Простите, что… — рассыпался в непонятных извинениях наш пациент.

И что там за «большая»? Большая честь, наверное. Или большая радость. Приятно. Да, здесь меня так еще никто не приветствовал. В основном-то норовили дубиной огреть. Уже и отвык от нормального обхождения. А этот бедолага даже стал использовать, по-моему, уважительную форму речи, о которой я имел только самое смутное представление. На русский, скорее всего, ее можно было приблизительно перевести как обращение на «вы», хотя тут во множественном числе собеседника не называли.

— Да ладно… — смутился я. Не моя же заслуга.

Пострадавший еще что-то говорил, но я его почти не слушал. Смысла нет — голос слабый, без труда только отдельные слова улавливаю. Важнее контролировать, что рядом происходит. Правда, когда он замолчал, очевидно, в ожидании какого-то ответа, мне пришлось все-таки переспрашивать.

— Что? Говори громче. И медленнее, — добавил я.

— Можно мне воды?

— Э-э… Нет, — отказал я вынужденно.

Пить ему, конечно, надо, однако воды