Но ей не дали такой возможности. Они уже отделялись друг от друга, и призрак Ойке бледнел, исчезая. Аттик ухватил ее за талию и приподнял, чтобы посадить себе на плечи. Она отбивалась, кричала, но ей было не по силам остановить силача-деймона. Она попыталась потянуться к нему разумом, чтобы обездвижить, но остальные ей помешали – о, без всякой грубости, но с непреклонностью, с которой отмахиваются от детского каприза.

И внезапно металлическая дверь взорвалась, и огромные стальные створки обрушились на несчастных, реакция которых оказалась недостаточно быстрой, чтобы отскочить в сторону. Ворвались преторианцы, возвышаясь на множестве огромных позвякивающих лапок. Их оружие сияло в темноте. Они двигались так быстро, что глаз с трудом успевал за ними следить. Они сеяли смерть, кромсая на куски любого, кто становился между ними и их целью. Толпа плебеев бросилась им навстречу; некоторые были гибкими и ловкими, но большинство покачивались на конечностях, сделанных из чего придется, и все – или почти все – были без оружия. Первые ряды тут же оказались смяты и брошены на землю, подкошенные непобедимой силой; их быстро сменили другие, которые не колеблясь шли по трупам собратьев, чтобы собственным телом преградить путь врагу. Солдаты Урбса вдруг оказались перед настоящей стеной, которая поднималась и поднималась и на которую они торопливо пытались взобраться. Но плебеи вцеплялись им в лапы и бока, тянули за дула, осыпали корпус ударами пик или дубинок, стараясь оторвать сенсоры или металлические конечности.

Плавтина закричала, ее лицо было залито слезами. Она заглянула в непроницаемые глаза Лено; тот разделил с ней последний помысел о надежде и верности. Странное создание – подделка, и все же с разумом, исполненным прямоты. Затем он повернулся и побежал, чтобы вступить в бой, из которого не мог выйти живым.

Все длилось не дольше трех ударов сердца. И все же Плавтина переживала эту сцену, как насекомое, завязшее в липкой жидкости; малейший ее жест затягивался, превращаясь в пародию на бесконечность. Она бессильно вырывалась, пока Аттик толкал ее вниз головой в ров, откуда они вылетели несколько минут назад; головой вниз, презрев осторожность, когда их опалило ревущим дыханием залпового огня.

– На сей раз мы не собираемся умирать! – проорал он ей на ухо, когда манипуляторы искусственной силы тяжести перевернули их вверх тормашками.

Их выбросило из тоннеля со скоростью, которую усилил прыжок Аттика. Их ждала тесная группка плебеев, которые смягчили падение, насколько сумели, своими металлическими конечностями – то есть ненамного, и быстро поставили их на ноги. У Плавтины желудок подкатил к горлу, так сильно ее укачало. Бегите туда! – хором воскликнули плебеи, пропуская их через черный вход базилики, с противоположного конца от главного входа, а значит – и от Форума.

Они выбрались на почти пустынную улицу, лежащую меж слепых стен. Теперь в городе витал дух бунта. Вдалеке, подобно шуму прибоя, раздавался рокот толпы; в небо начинали подниматься легкие струйки дыма. Плавтина попыталась остановиться, чтобы перевести дух, но Аттик снова ухватил ее за руку и грубо поволок за собой. Так они пробежали метров сто, а потом их накрыло яростной взрывной волной, которая швырнула их на землю с таким шумом, будто настал конец света. Аттик ловко перекатился через себя, снова потянув за собой Плавтину. Они с трудом поднялись, все в пыли и кряхтя от боли, осторожно осмотрели улицу позади себя. Храм взорвался. Плебеи заставили преторианцев дорого заплатить за вторжение, и теперь наносили удары по ненавистным стражам повсюду, куда им удавалось проскользнуть. Следует выбраться из этой ловушки хотя бы в память о жертве плебеев, сказала себе Плавтина. Ради них – и для того, чтобы понять причины заговора.

* * *

Время, кажется, ускорило бег во время виртуальной битвы между Отоном и Камиллой. Виртуальной? Тело, которое она выбрала для жизни в Урбсе и удержания места при дворе, лежало неподвижно меж трубчатых стеблей. Сердце Отона сжалось от печали по погибшей принцессе. Не потому, что проконсул вожделел ее, но потому что она стала своеобразным воплощением героизма и сумасшедшей отваги. Жажда выживания любой ценой, которую она претворяла в жизнь до самого конца, и ловкость ее стратегии не могли не вызывать невольного восхищения даже у врагов. И все же колебаться не следовало. Отон повернулся спиной к убитой и зашагал к выходу из разрушенного дворца. Повсюду лежали слуги Камиллы, рухнувшие, где упали; их тела стали безжизненными, словно марионетки на обрезанных ниточках. Они не были созданы, чтобы пережить свою создательницу. Во внезапном порыве вдохновения Отон забрал оружие, пристегнутое к поясу одного из охранников принцессы и взвесил на ладони небольшой инструмент простой формы – черную прямоугольную коробочку, без всякого сомнения – высокоэнергетический мазер. Отон вернулся назад и невидимым лучом провел по двору. Захватившая дворец растительность вспыхнула и скукожилась, а бугорки на ней, содержимое которых тут же вскипело, стали лопаться, издавая сухие щелчки. Под конец Отон окончательно посадил заряд, вскипятив воду в чаше. Он надеялся, что такой обработки достаточно, чтобы уничтожить отвратительное растение.

Он снова подумал о видении, которое показала ему Камилла: упрощенная, монологическая вселенная, где она множила бы себя до бесконечности – такая избыточность подарила бы ей своеобразное растительное бессмертие, несущее гибель всякой конкурирующей жизни. Отон задрожал. Пережитая минута единения оставила следы на глубинном уровне его психики. Теперь он понимал ту, которая стала жертвой его ярости, – не со стороны, но в полном сопереживании. В нем оставалось что-то от Камиллы. Что ж, он примет это к сведению. Придется с этим смириться. Отон бросил карманное оружие в пепел и ушел.

Однако он не сделал и десяти шагов, как с обеих сторон маленькой площади, на которую выходили окна дворца, выступили силуэты. Он замер, скрестив руки, и принялся ждать: возвращаться назад не имело смысла.

Каждая группа насчитывала три индивида – вернее, три тени в тяжелых темных плащах с капюшонами. Плащи, возможно, обладали небезынтересными способностями – обеспечивали невидимость или служили защитой от энергетического оружия. Из-под длинной полы выступали тяжелые дула, украшенные тонкими позолоченными арабесками, которые силуэты держали, уперев в плечо, как охотничьи ружья. Их лица выступили из тени, когда они оставили позади темные улочки, в которых появились, и пересекли площадь, подходя к Отону – оставаясь, однако, на приличном расстоянии. Тогда он их узнал – и впервые ощутил страх. Это были те, кого он полагал своими сторонниками, те, кто подтолкнул его к сближению с Винием и Камиллой – и кто, без всякого сомнения, расставил удивительную ловушку, в которую Отон кинулся очертя голову.

Альбин сделал шаг вперед. Бледность его кожи, покрасневшей на странном солнце Урбса, по контрасту подчеркивала сияние пылающей золотой шевелюры. Благородная, утонченная внешность, которую он себе выбрал, могла бы сделать его олицетворением античного героя, защитника древних рыцарских ценностей. Он клацнул оружием. Затем повернулся к Альбиане, которая держалась позади, сразу за ним. Такая же высокая, тонкая, решительная и вооруженная, как и он, она обменялась улыбкой со своим близнецом.