в свой черед, понял, что из-за чрезмерной полноты я теперь с большим трудом влезаю на лошадь, да и спешиваюсь тоже, хотя отчасти виновницей этих трудностей была больная нога. Он заметил, что я предпочитаю твердый темный сыр и не люблю мягкого белого. Увидев, как легко я обгораю, сын счел своим долгом следить за моим лицом и, когда оно краснело, приказывал мне уйти в тень. Благодаря таким мелочам мы стали лучше понимать друг друга, прониклись взаимной симпатией и между нами сложились доверительные душевные отношения. Чума, вернее, вынужденная ссылка из-за эпидемии дала нам с сыном возможность сблизиться.

То же относится и к Кейт. В стесненных жизненных обстоятельствах эта женщина сохраняла бодрость духа и держалась с неизменным спокойствием. Распахивая по утрам окна, она больше часа не покидала своих покоев. Из чего я сделал вывод, что леди Парр усердно молится, не осмеливаясь говорить с людьми, пока не попросит совета у Бога. По вечерам она долго не гасила свет. Неужели она проводила вечерние богослужения? В то время мы не посещали церковь. И она вполне могла устраивать свои службы.

В один из чудных, особенно теплых дней доктор Баттс объявил, что на полянах перед Савернейкским лесом созрела земляника и ее пора собирать. Мы устроили ягодную кампанию и отправились на сборы. Я и Кейт облюбовали одну лужайку, и постепенно все спутники тактично покинули нас.

– Ах, Кейт, – улыбнулся я, – нас оставили одних, полагая, что мы начнем нежничать и миловаться.

Забавно то, что нам вовсе не хотелось уподобляться пылким влюбленным.

– Как же они будут разочарованы, – заметил я, похлопав рукой по плетенке, – когда мы вернемся с полными корзинками!

Она с улыбкой, правда печальной, взглянула на меня. Словно хотела сказать: «Какая жалость».

Все вокруг нас буйно цвело и плодоносило, вилась и стелилась молодая поросль, зрели семена, наливались спелостью ягоды. А мы на лоне природы, безудержно щедрой и изобильной, хранили сдержанность и целомудрие.

Ведь для меня-то наступил иной сезон – пора поздней осени. Облетит листва, увянут травы, похолодает, и здешние луга и леса уподобятся старику-королю… Совпадут наши календари, мы обретем единство…

А пока я, господин Ноябрь, нежданный гость, заезжий чужестранец, беззаконно и оскорбительно вторгся во владения госпожи Июнь.

Мы быстро отыскали кустики земляники среди сорных трав и дикой душистой руты. Трудоемкий сбор ягод никогда не относился к числу моих любимых занятий. А нынче мне было так тяжело наклоняться, что пришлось опуститься на колени, но от нагрузки начала дрожать больная нога. Меня тревожило, что давление на нее опять разбудит гнойную болячку. Я покрутился и кое-как уселся поудобнее.

Землянику мы собирали в молчании. Честно говоря, в полусогнутом положении у меня попросту не было сил на разговоры. Солнце нещадно палило над моей головой, и я быстро взмок от жары, но – последняя дань тщеславию! – не снимал шляпу, не желая выставлять на обозрение разросшуюся плешь.

Лоб мой покрылся обильным потом, он сливался в ручейки, сбегавшие по складкам и морщинам моей кожи. Алая земляника мерцающими звездочками поблескивала и расплывалась перед глазами. Потом мир закружился, и я упал, зарывшись в траву лицом. В нос мне бросился сладкий земляничный аромат, и напоследок я почувствовал, как щека стала влажной от сока раздавленных ягод.

Открыв глаза, я увидел над собой встревоженные глаза Кейт. Голова моя покоилась на ее коленях. Леди Парр обмахивала меня моей же шляпой. Так… значит, Кейт увидела мою лысину! О, какой позор!

– Солнце жарит слишком сильно, у меня закружилась голова, – пробормотал я.

Какое унижение, смертельное унижение! Мне стало еще хуже оттого, что моя невеста видит меня без всяких прикрас. Теперь я не смогу жениться на ней. Зачем нужна супруга, которая свысока смотрит на слабости мужа, считая себя лучше его? Я беспомощно лежал перед ней, раскинув руки и ноги в стороны, как распластанная лягушка.

Мне удалось сесть, я отобрал у леди Латимер шляпу и нахлобучил ее на макушку. Я должен уйти отсюда, уйти от нее, от такой постыдной близости. Я стиснул зубы и поднялся, оттолкнув заботливо протянутую руку. Мадам просто смеется надо мной!

– Вы такой же, как Эдуард, – совершенно спокойно сказала она. – Он тоже легко перегревается на солнце. Должно быть, это присуще всем Тюдорам, и по той же причине не любит бывать на солнце леди Елизавета. Хотя, насколько я знаю, она гордится своей белой кожей.

Я испытал облегчение. Моя гордость спасена. Но нет, это невозможно…

– Кейт, – забормотал я, – вы увидели то, что я хотел скрыть от вас. Я уже не тот, каким был раньше. По правде говоря, прежде солнце никогда не вызывало у меня дурноты. Нога у меня иногда воспаляется, отказываясь служить в полную силу. С недавних пор у меня трудности с мочевым пузырем… Жуткие головные боли ослабляют и изнуряют меня… Мне порой являются фантомы, которые говорят со мной, прячутся по углам, с воплями убегают по коридорам. Увы, перед вами старый и больной человек.

Ну вот я во всем и признался. Теперь я могу отпустить ее, отказаться от нашей помолвки. Кейт, я уверен, никому не расскажет о случившемся сегодня.

– Ну и что же, – заявила она, явно не собираясь ни в чем оправдываться. – Я дала согласие на наш брак, ваша милость, вполне понимая ваше положение.

– То есть из жалости?

Больше всего на свете я ненавидел, когда меня жалели. Жалость унижала меня и казалась высшим оскорблением. Тот, кто жалеет другого, всегда смотрит на него с превосходством. Сочувствие спускается с высот, разделяя участь страдальца, но жалость сродни презрению. Она бессмысленна и бездеятельна, она оказывает мерзкое и пагубное влияние. Нет, я не потерплю ее. Я готов выцарапать глаза и плюнуть в лицо всякому, кто посмотрит на меня с жалостью.

– Нет, ваша милость.

Ложь!

– Почему же тогда?

– Потому… потому что я испытываю к вам искреннюю привязанность, – сказала она, – нежные и дружеские чувства… Телесные недостатки для настоящей дружбы не имеют значения. Только Эрота волнуют плотские удовольствия, хотя даже эротическая любовь стремится к обладанию и душой, и телом. Лишь вожделение порождается физическими прелестями.

– Разве можно из привязанности выходить замуж? – проворчал я.

Я всегда считал привязанность просто слабостью, разбавленной разновидностью чувственной любви или дружбы, а не полноправным чувством.

– У греков есть особое слово «storge», – улыбнулась Кейт, – так они называют своеобразный родственный вид любви в ее подлинном значении. Она подразумевает безмятежное сердечное спокойствие, радость от совместного бытия. Это самый смиренный вид любви, он не претендует на проявления пылких