Пока происходили все эти события, Цицерон закончил свою так называемую вторую филиппику и послал ее мне, велев одолжить у Аттика двадцать писцов и позаботиться о том, чтобы она была скопирована и разошлась как можно скорее. Она была очень длинной — произнесенная, эта речь заняла бы добрых два часа, — поэтому я решил не засаживать каждого писца за отдельную копию, а вместо этого разделил свиток на двадцать частей и раздал их писцам. Так мы смогли выпускать по четыре или пять копий в день: законченные куски сразу же склеивались вместе. Мы рассылали свитки друзьям и союзникам с просьбой размножать их или, по крайней мере, созывать собрания, на которых речь можно было бы зачитать вслух.

Вести об этом быстро распространились. На следующий день после того, как Марк Антоний покинул город, речь вывесили на форуме. Все хотели ее прочитать — не в последнюю очередь потому, что она была полна самых ядовитых сплетен — например, о том, что Антоний в юности был продажным мужеложцем, напивался до бесчувствия и держал в любовницах актрису, выступавшую обнаженной. Но небывалую популярность речи я приписываю скорее тому, что в ней имелось множество подробностей, которые раньше никто не осмеливался привести: что Антоний украл семьсот миллионов сестерциев из храма Опс[152] и пустил часть их на оплату сорокамиллионных личных долгов, что они с Фульвией подделали указы Цезаря, намереваясь выжать десять миллионов сестерциев из царя Галатии, что эти двое захватили драгоценности, мебель, виллы, усадьбы и деньги и разделили их между собой и своими приближенными — актерами, гладиаторами, предсказателями и знахарями-шарлатанами.

В девятый день декабря Цицерон наконец вернулся в Рим. Я не ожидал этого и, услышав лай сторожевого пса, вышел в коридор и обнаружил, что хозяин дома стоит там вместе с Аттиком. Цицерон отсутствовал почти два месяца и, судя по виду, пребывал в исключительно добром здравии и расположении духа.

Даже не сняв плаща и шляпы, он протянул мне письмо, полученное им накануне от Октавиана: «Я прочитал твою новую филиппику и думаю, что она просто великолепна — достойна самого Демосфена. Я желал бы только одного: видеть лицо нашего современного Филиппа, когда он ее прочтет. Мне стало известно, что он передумал нападать на меня здесь: без сомнения, беспокоится, что его люди откажутся идти войной против сына Цезаря. Вместо этого он со своим войском быстро движется в сторону Ближней Галлии, намереваясь вырвать эту провинцию из рук твоего друга Децима. Мой дорогой Цицерон, ты должен согласиться, что мое положение прочнее, чем мы могли мечтать в ту пору, когда встретились у тебя в Путеолах. Сейчас я ищу в Этрурии новых солдат. Они так и стекаются ко мне. И, однако, я, как всегда, остро нуждаюсь в твоих мудрых советах. Можем ли мы встретиться? Во всем мире нет человека, с которым я поговорил бы охотнее».

— Ну, — с ухмылкой спросил Цицерон, — что думаешь?

— Это очень лестно, — ответил я.

— Лестно? Да брось! Пусти в ход свое воображение. Это более чем лестно! Я думаю об этом с тех пор, как получил письмо.

После того как один из рабов помог Цицерону снять уличную одежду, тот поманил нас с Аттиком, приглашая следовать за ним в комнату для занятий, и попросил меня закрыть дверь.

— Вот что я думаю о ходе событий: если бы не Октавиан, Антоний захватил бы Рим и с нашим делом было бы покончено, — сказал он нам. — Но страх перед Октавианом заставил волка в последний миг бросить свою добычу, и теперь он крадется на север, чтобы вместо Рима пожрать Ближнюю Галлию. Если этой зимой он нанесет поражение Дециму и захватит провинцию — так, наверное, и будет, — у него появятся деньги и войско, чтобы весной вернуться в Рим и добить нас. Между ним и нами стоит один Октавиан.

Аттик недоверчиво спросил:

— Ты и вправду думаешь, что Октавиан набрал войско, собравшись защищать то, что осталось от республики?

— Нет, но разве в его интересах позволить Антонию завладеть Римом? — отозвался оратор. — Конечно нет. Сейчас Антоний — настоящий враг Октавиана, тот, кто украл его наследство и отметает его требования. Если я смогу убедить Октавиана в этом, мы еще можем спастись от несчастья.

— Возможно… Но только для того, чтобы передать республику из лап одного тирана в лапы другого, — и к тому же это будет тиран, который сам называет себя Цезарем, — заметил Аттик.

— О, я не знаю, тиран ли этот юнец… Возможно, мне удастся использовать свое влияние, чтобы удержать его на стороне добродетели — по крайней мере, пока мы не избавимся от Антония.

— Его письмо определенно подразумевает, что он будет тебя слушать, — сказал я.

— Именно, — кивнул Цицерон. — Поверь, Аттик, я мог бы показать тебе тридцать таких писем, если бы потрудился их найти: они приходили с самого апреля. Почему он так жаждет моего совета? Дело в том, что мальчику не хватает человека, которого он хотел бы видеть своим отцом: его родной отец умер, его отчим — глупец, а приемный отец оставил ему величайшее в истории наследство, но не оставил указаний, как его заполучить. Кажется, я занял место его отца, и это благословение не столько для меня, сколько для республики.

— И что же ты собираешься делать? — спросил Аттик.

— Поеду повидаться с ним.

— В Этрурию — посреди зимы, в твоем возрасте? Это ведь в сотне миль отсюда. Ты, верно, спятил!

— Но вряд ли можно ожидать, что Октавиан явится в Рим, — поддержал я Цицерона.

Тот отмахнулся от возражений Помпония:

— Значит, мы встретимся на полпути. Вилла, которую ты купил пару лет назад на озере Вольсинии, прекрасно подошла бы для этой цели. Она занята?

— Нет, но я не могу поручиться, что там удобно, — ответил Аттик.

— Это не важно. Тирон, набросай письмо Октавиану с предложением встретиться на вилле, как только он сможет туда добраться.

— Но как же сенат? — спросил Помпоний. — Как же люди, предназначенные быть консулами? У тебя нет власти, чтоб вести переговоры с кем-либо от лица республики, тем более — с главарем мятежного войска.

— В республике ни у кого больше нет власти. В том-то и дело. Власть лежит в пыли, ожидая, что кто-нибудь осмелится ее поднять. Почему бы это не сделать мне?

У Аттика не нашлось ответа, и через час к Октавиану отправилось приглашение Цицерона. Спустя три дня тревожного ожидания он получил ответ: