следующем году. Его приняли подавляющим большинством голосов. Потом, что было крайне необычно, трибуны пригласили именно Цицерона, а не действующего магистрата выйти на форум и доложить о решении сената.

Перед тем как мы отправились на встречу с Октавианом, Цицерон сказал нам, что власть в Риме лежит в пыли и ожидает, чтобы кто-нибудь ее поднял. Именно это он и сделал в тот день. Цицерон взобрался на ростру — сенаторы наблюдали за ним — и повернулся лицом к тысячам граждан.

— Это невероятное скопление народа, римляне, — взревел он, — самое многочисленное, какое я могу припомнить, вдохновляет меня на то, чтобы защищать республику, и дает надежду на возвращение ее былой славы! Могу сказать вам, что сенат только что поблагодарил Гая Цезаря, который охранял и охраняет государство и вашу свободу!

Пронеслась могучая волна рукоплесканий.

— Я предлагаю, — прокричал Цицерон, силясь, чтобы его услышали, — я предлагаю вам, римляне, поприветствовать этого благороднейшего молодого человека, рукоплеща ему как можно жарче! Божественные и бессмертные почести причитаются ему за божественные и бессмертные услуги! Вы сражаетесь, римляне, против врага, с которым невозможно мирное соглашение. Антоний — не просто подлый преступник, это чудовищное дикое животное. Вопрос не в том, как мы будем жить, но в том, будем ли мы жить вообще или погибнем в муках и бесчестии! Что до меня, я не пожалею ради вас никаких усилий. Сегодня мы впервые после долгого перерыва, по моему совету и по моей просьбе, загорелись надеждой на свободу!

С этими словами оратор сделал шаг назад, давая понять, что речь закончена. Все взревели и одобрительно затопали ногами. В государственной деятельности Цицерона начался последний и самый славный отрезок.

Распознав свою скоропись, я записал обе речи, и писцы вновь стали работать сообща — каждый копировал какую-либо часть. Речи были вывешены на форуме и отправлены Бруту, Кассию, Дециму и другим выдающимся защитникам республики. Само собой, список получил и Октавиан, который сразу же прочитал речь и ответил в течение недели:

От Гая Цезаря его другу и наставнику Марку Цицерону — привет.

Твоя последняя филиппика доставила мне огромное наслаждение. «Непорочный»… «Скромный»… «Чистый»… «Божественные услуги»… У меня горят уши! Нет, вправду, не стоит преувеличивать, ведь я могу только разочаровать тебя! Мне бы очень хотелось поговорить с тобой о тонкостях ораторского искусства — я знаю, сколь многому могу у тебя научиться и в этом деле, и в других. Итак — вперед! Как только я получу от тебя известие, что мое войско признано законным и у меня есть полномочия для ведения войны, я двину свои легионы на север, чтобы ударить по Антонию.

Теперь все с тревогой ожидали следующего заседания сената, которое должно было состояться в первый день января. Цицерон беспокоился, считая, что они зря тратят драгоценное время:

— Самое важное в государственных делах — не останавливаться.

Он отправился повидаться с Гирцием и Пансой и долго убеждал их назначить заседание на более ранний срок, но те отказались, говоря, что у них нет для этого законных полномочий. И все-таки Цицерон полагал, что оба доверяют ему и что они втроем выступают заодно. Но когда с наступлением нового года на Капитолии, по обычаю, состоялись жертвоприношения и сенаторы удалились в храм Юпитера, чтобы обсудить положение в государстве, Цицерона ждало ужасное потрясение. И Панса, который руководил собранием и произнес вступительную речь, и Гирций, выступавший за ним, выразили надежду, что, несмотря на угрожающее положение, с Антонием все еще можно уладить дело миром. Не это хотел услышать Цицерон!

Он ожидал, что будет выступать следующим, как старейший из бывших консулов, и поэтому встал. Но Панса вызвал вместо него своего тестя Квинта Калена, старого приверженца Клодия и закадычного друга Антония. Калена не выбирали в консулы — его назначил на эту должность диктатор. То был приземистый, дородный человек с телосложением кузнеца. Плохой оратор, он тем не менее говорил прямо, и его слушали с уважением.

— Это противостояние, — сказал он, — премудрый и знаменитый Цицерон изобразил как войну между республикой, с одной стороны, и Марком Антонием — с другой. Но это неправильно, граждане. Это война между тремя сторонами: Антонием, которого это собрание и народ назначили наместником Ближней Галлии, Децимом, который отказывается подчиняться Антонию, и мальчиком, который набрал личное войско и стремится заполучить все, что сможет. Из этих троих я знаю Антония и благоволю к нему. Может, мы должны предложить ему возмещение — наместничество в Дальней Галлии? Но если для вас это чересчур много, я предлагаю, чтобы мы, по крайней мере, не примыкали ни к одной стороне.

Когда он сел, Цицерон снова поднялся, но Панса опять сделал вид, что не замечает этого, и вызвал Луция Кальпурния Пизона, бывшего тестя Цезаря, которого Цицерон, естественно, тоже считал своим союзником. Пизон произнес длинную речь, суть которой заключалась в том, что он всегда считал Антония опасным для государства и до сих пор так считает, однако, пережив последнюю гражданскую войну, не имеет желания видеть еще одну и полагает, что сенат должен в последний раз попытаться закончить дело миром, направив к Антонию посланников с предложением соглашения.

— Я полагаю, что он должен отдаться на волю сената и народа, прекратить осаду Мутины и вернуть свое войско на итальянский берег Рубикона, но не ближе чем на двести миль к Риму, — заявил Кальпурний. — Если он это сделает, даже сейчас, когда все зашло так далеко, войну можно предотвратить. Но если он не сделает этого и начнется война, у всего мира не будет сомнений, кто повинен в ней.

Когда Пизон закончил, Цицерон даже не потрудился встать. Он сидел, опустив голову на грудь и сердито глядя в пол. Следующий оратор, Публий Сервилий Ватия Исаврик, также был предполагаемым союзником: он выдал множество общих мест и резко высказался об Антонии, но еще резче — об Октавиане. Через свою жену он был родственником Брута и Кассия и заговорил о том, что было на уме у многих:

— С тех пор как Октавиан появился в Италии, он произносил самые свирепые речи, в которых клялся отомстить за своего так называемого отца, предав его убийц суду. Эти речи угрожают безопасности известнейших людей в государстве. С