— Объясни хотя бы, как выглядит эта штука… «Японский персональный компьютер стоимостью в двенадцать тысяч инвалютных рублей».

— У нас в редакции такого никогда не было.

— А какой у нас был?

— Никакого вообще не было.

— Куда же он мог исчезнуть?

— Я же говорю: обстракция.

— А запись в издательской бухгалтерии о наличии присутствия? Вы меня под монастырь подведете за двенадцать тысяч инвалютных рублей! — рычу я.

— С компьютером надо разобраться. Откуда он взялся, кто его принимал… Запись есть, компьютера нет. Тут какая-то липа.

— Липа… — Это слово наводит меня на воспоминание о вещем сне. — Ты не помнишь, Оля, идол Перуна в Киеве с золотыми усами был?

— Да. Так по летописи, — Оля смотрит на меня с сомнением. Он что-то еще хотел сказать, но подозревает, что у меня начался заскок. Наконец говорит — По-моему, Ведмедева компьютер не очень-то интересует. Он чего-то другого хочет…

— Стать моим заместителем?

— Нет, зачем… Тоже мне, пост! Тут же вкалывать надо… Ведмедев просит, чтобы я напомнил вам про какой-то частный договор многолетней давности, и тогда ваше отношение к нему переменится.

А вот это уже самая настоящая дьявольщина! Я поражен. Этот Ведмедев не может знать о моем тайном договоре со швейцаром. О нем никто не знает! Я ищу кровавую записку, чтобы сверить ее с почерком в акте ревизии, но записка уже куда-то подевалась, и моя рука самопроизвольно тянется за второй котлетой… Кто он такой, этот Ведмедев? Для САМОГО он, конечно, мелковат, но как ЕГО посланник, как предзнаменование, как комета с хвостом… С Олей можно говорить о чем угодно, он поймет. Я оглядываюсь и тихо спрашиваю: — Оля, скажи… Этот Ведмедев… Он… Он человек или нет?

— В каком смысле? — Оля тоже переходит на шепот.

— В прямом, в прямом. Он хомо сапиенс?

— Он просто неразумный человек. Слаборазвитый. Вы не сомневайтесь, Юрий Васильевич, в нем нет ничего сверх… этого самого. Хотя… Михалфедотыч в него заглянул и сказал, что у него внутри сидит еж.

— Больной он, что ли? Рак?

— Нет. Еж. Ну, еж. У Ведмедева еж внутри — так говорит Михалфедотыч. Вы же знаете его аллегории. Он так видит.

— Ну, братцы… — развожу я руками. Нашел. Вот она, под актом ревизии. — Оля, сравни почерки. Мне утром кто-то подсунул эту записку.

Оля разглядывает календарный листок на просвет, сравнивает его с актом ревизии и сообщает заключение экспертизы — Акт писал Ведмедев, а записку — вы. На записке ваш почерк, Юрий Васильевич.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Я жую вторую котлету и сосредоточенно разглядываю календарный листок за 28 февраля. Предположим, что Оля прав, и эту записку писал я. Не помню, чтобы я ее писал, но, предположим, что это мой почерк. Очень похож. Предположим, что я писал эти строки не собственной кровью, а подвернувшейся под руку ашотовой авторучкой с красными чернилами. Предположим, что затвердение моих мозгов крепчает. Но что означают эти слова насчет «звездных войн»? Мне неудобно спрашивать об этом у Оли, но он сам напоминает: — Юрий Васильевич, дайте мне «ЗИМ» на часок, вы обещали. Неохота «Запорожец» по льду гонять.

— Напомни, зачем тебе «ЗИМ»?

— Ну, для этой голливудской муры, — Оля показывает на записку. — Нужно смотаться в аэропорт и встретить кинокритика со «Звездными войнами».

— Откуда? Из США?

— Почему из США? Из Госкино. В благотворительных целях.

И это вспомнил. С сегодняшнего дня мы становимся БЛАГОТВОРИТЕЛЯМИ, как-никак. Надо совмещать приятное с полезным. Для приманки к своим выступлениям мы будем крутить «Звездные войны», а все доходы перечислять на счет детского дома, где воспитывался Владик Бессмертный.

— Оля, я еще не проснулся… Объясни, почему в благотворительных целях нужно крутить именно «Звездные войны»? Мы этот вопрос согласовали? Нам тут идеологический фитиль не вставят?

— Ну что вы, Юрий Васильевич! Во-первых, это дело в Госкино решили без нас. А во-вторых, сейчас такое крутят, что «Звездные войны» по сравнению — детский фильм.

— Ну, тогда ничего.

С кровавой запиской все вроде бы прояснилось. Но чего хочет Ведмедев? Откуда он знает о моем секретнейшем договоре со швейцаром? Зачем он меня интригует и напрашивается на разговор?

— Вот что, Оля… Пригласи Ведмедева поехать с нами в Кузьминки. Скажи, что его покажут по телевизору от Москвы до самых до окраин. Придумай, что хочешь, — он на все клюнет. Ему от нас что-то нужно, а нам от него — ничего. Скажи, что в Доме Ученых состоится закрытый просмотр «Звездных войн». Только для избранных. Скажи, что я выделяю для его ревизорского сиятельства персональный «ЗИМ». Передай Павлику, чтобы взял ревизора, встретил кинокритика со «Звездными войнами» и дул в Кузьминки. Без меня. Если будет возражать, скажи, что расстреляю за невыполнение приказа. Подожди, это не все. Сам садись в «Запорожец» и потихоньку поезжай за ними.

— Зачем все это?

— Затем, что я хочу проверить одну свою обстракцию. Поезжай и пытайся не упустить их из виду. Но держись от «ЗИМа» подальше. Это может быть опасно.

— В самом деле обстракция, — бормочет Оля. Он еще что-то хочет сказать. Говорит: — Юрий Васильевич, вы знаете, я никогда не был фискалом, но если я не вернусь с задания… Ладно, без предисловий. Вы сегодня отняли у Дроздова бутылку коньяка… Так вот: он отправился в хозяйственный магазин и купил веревку.

— Какую веревку?

— Какую… Обычную. Бельевую. В «Тысяче мелочей». Зачем — не знаю. Наверно, сушить белье. Если я не вернусь с задания — имейте это в виду.

У меня перед глазами появляется какой-то городской дворик с покосившимся туалетом. Двор крест-накрест перетянут бельевой веревкой, а на веревке, подпираемой длинным шестом, болтаются замерзшие простыни, пододеяльники и Дроздов.

— Понял. Действуй.

Съемки в редакции идут к концу. Оля начинает действовать — добывает из кучи ревизорский кожух, пальцем выманивает Ведмедева в коридор и что-то нашептывает ему. У ревизора поблескивают глазки, тетя Софа его уже обработала. Он заинтригован. Сейчас я попытаюсь провести САМОГО, подсунув ему вместо себя в черном «ЗИМе» этого живца — авось клюнет… А от меня с Космонавтом не убудет — прокатимся на автобусе, как простые смертные.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А кто сказал, что я не простой смертный? Конечно, обыкновенному сапиенсу ко мне на прием всегда было трудно попасть, но не оттого, что я возгордился — просто мои заместители решали все эти неандертальские дела быстрее и лучше меня. Да, у меня скверный характер. Да, на меня во все времена катали телеги — я вижу за