тоже. Ему затыкают рот. Он обижается. Спрашивают Космонавта, не встречал ли он на Марсе вышеупомянутого господина или хотя бы какие-нибудь следы его жизнедеятельности, а тот отвечает, что был один странный случай: какая-то неопознанная нечистая сила выпила весь спирт из нераспечатанного флакона в корабельной аптечке. Вот! Вот вам и доказательства! Я подаю протест: если моего дьявола не погрузят в автобус, то я выхожу из игры. Из принципиальных мировоззренческих соображений. Да-с! Дьявол — это важная философская категория… и так далее. Выслушав меня, мне идут навстречу.

Погрузка продолжается, а Владислава Николаевича все нет. Мальчишка в десантной фуфайке опять догнал нас, остановился у переднего колеса и снизу вверх с жадным любопытством разглядывает Космонавта. Этого мальчишку я сейчас понимаю — он не верит ни в бога, ни в черта, но верит в первого человека, ступившего на поверхность Марса.

Наконец появляется Владик. Человек с кобурой несет перед ним громадную корзину живых роз, а Владик так старомодно смущается, что даже мне становится за него неловко. Подумать только, этот человек руководит нашим время от времени взрывающимся учреждением, он тут бог и царь (когда он кем-то недоволен, то цедит сквозь зубы: «Иди, гуляй», и провинившийся летит исправлять то, что он там натворил), иногда он даже повышает голос в высоких кабинетах, но в присутствии Татьяны его можно намазывать на хлеб и есть. Во-первых, корзина роз ей в подарок, да еще зимой — это чересчур; а во-вторых, для достижения желаемого эффекта Татьяне надо дарить розы пренебрежительно и грубо — Владик этого никогда не поймет. Он так же годится Татьяне в мужья, как и его полная противоположность — циничный и грубый Дроздов. Этот, правда, дарил Татьяне розы пренебрежительно и грубо, и тоже ошибался, потому что Татьяне нужно дарить розы смущаясь и нежно… Они, дураки, ничего не понимают.

Кроме этих двух претендентов в мои внучатые зятья, я пока никого не наблюдаю, но если Татьяна сказала, что завтра выходит замуж, то ей можно верить. Кто же из них?.. Оба нехороши. Сейчас чья очередь грузить?.. Опять моя.

— Душу, — гружу я.

Со мной уже не спорят. И правильно делают.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

А мы все не едем… Мальчишка помогает человеку с кобурой погрузить розы в автобус, а потом неожиданно обращается ко мне:

— Юрий Васильевич, можно доехать с вами до водохранилища?

В том, что незнакомый мальчишка знает мое имя-отчество, нет ничего сверхъестественного, я здесь примелькался за сто лет. Удивляет, что он безошибочно определил субординацию в нашем автобусе и признал меня самым главным… Главнее самого Космонавта. Значит, быть ему или подхалимом, или хомо сапиенсом в квадрате. Я разрешаю, но мы все равно не едем. Что там еще? Почему стоим?

Оказывается, Владик уже не едет в Кузьминки. Он приносит нам свои извинения. Так и говорит: «Приношу вам свои извинения…» и жалисно-жалисно поглядывает на Татьяну. Та приносит ему свои сожаления: «Как же мы без вас, Владислав Николаевич?»

— А что стряслось? Учреждение без тебя развалится в выходные дни? — спрашиваю я. — Значит, мы на твой детский дом будем вкалывать, а ты — в кусты?

Нет, отвечает Владик, но ему только что позвонили из приемной Президента Академии и срочно вызвали в Москву… Все знают, зачем Владика вызывают в Москву, но помалкивают. Если вызывают, значит, очередные анализы нехорошие. Опять уложат в больницу. Будет он там до лета лежать и взглядом люстру раскачивать.

— А почему он мне не позвонил? — обижаюсь я. — Подожди. Передашь ему записку.

Мне добывают клочок бумаги. Я пишу: «Александр! Из-за твоего перевернутого портрета Мишу Чернолуцкого выгоняют с работы. Если не позвонишь Моргалу с протестом, я тебе этот культ личности никогда не прощу. Твой Юрий Васильевич».

Опять мне в спину кто-то смотрит. Я оглядываюсь. Это смотрит Софья Сергеевна, но она вне моих дьявольских подозрений. Она — ангел-хранитель своего мужа.

— Думаете, записка поможет?

— Софа, мы с тобой потом поговорим…

Сегодня я все откладываю на потом, на потом… Не сейчас.

Владик, в последний раз вздохнув по Татьяне, уныло плетется к дверям учреждения, а человек с кобурой обгоняет его и открывает их. На месте Владика я наплевал бы на все учреждения, клиники и анализы, схватил бы Татьяну в охапку и уволок бы ее… Нет, не в Кузьминки, а куда-нибудь на Чукотку, как ту японочку, чтобы никто не мешал. С розами он хорошо начал…

Но человек с кобурой уже закрыл за Владиком дверь, и одним женихом стало меньше. Ладно, не пропадем.

Наконец, поехали… Мальчишка устраивается на ступеньке рядом с водителем, достает из сумки толстенную книгу, из книги — какую-то цветную фотографию и протягивает Космонавту на предмет подписания автографа.

— Ты даешь! — удивляется Космонавт, разглядывая свою персону в полной боевой выкладке на фоне восхода солнца над марсианским плато Скиапарелли. — Где взял? Даже у меня такой нет! — и ставит автограф наискось по марсианским камням и барханам.

Внимание, проезжаем мимо печенежкинского кладбища… Как тут дела? За полвека оно разрослось, раздалось вширь и скоро выползет на трассу. Что ж, медленно растущее и ухоженное кладбище есть показатель городского благополучия — значит, люди здесь живут, плодятся и умирают; значит у нас в Печенежках полный порядок… В сущности, что такое кладбище? Это удобное для общества место, куда перемещается труп, чтобы он никому не мешал. Когда я случайно заглядываю сюда, во мне просыпается здоровый циник и начинает зубоскалить — наверно потому, что лежать мне не здесь, а на кузьминкинском мемориальном, рядом с женой. Там очень миленькое кладбище — всего на восемнадцать персон, и никого больше не хоронят, всех с музыкой тащат сюда, в Печенежки. Но меня похоронят там. Меня — можно. После меня там еще разрешат похоронить Владика и Софу с Михалфедотычем — то есть последних из могикан, оставшихся в живых, когда шарахнуло. Значит, с могилами получится перебор — двадцать две.

Опять моя очередь грузить, но я уже ничего не моїу придумать. На «Д» больше слов нет, мое время истекло, но мальчишка предлагает играть за меня… Замена!.. Проигравших нет, меня не выгнали, а великодушно заменили. Смена поколений. Пусть дедушка не плачет, его молодой дублер сейчас заделает всю редакцию. Пусть, пусть грузит, а я всю жизнь чего-то грузил и устал. Мне сейчас хочется смотреть на дорогу и думать о чем-нибудь таком… транс-цен-ден-таль-ном… Вот и еще одно никому не нужное слово. В автобусе тепло, пахнет бензином, кофе и розами. Медленно загружаются дровосеки, депоненты,