то, пожалуй, все цивилизованные страны, входящие в ООН, пришлют телеграммы соболезнования.

— Не бойтесь, Юрий Васильевич, — вдруг произносит Дроздов. — Все будет хорошо, все мы там будем.

— Я не за себя, я за тебя боюсь.

— И за меня не бойтесь. Дроздов еще себя покажет.

— А веревку зачем купил?

— Белкин донес, — ухмыляется Дроздов. — Как дети, в самом деле… Мало ли зачем Дроздову веревка нужна? И веревочка в хозяйстве пригодится. У каждого свои странности… Вот вы, например, в последний момент почему-то решили ехать не в «ЗИМе», а в автобусе…

— Да, так я решил! — сержусь я. — Все едут в автобусе, а я — как все. Так уж повезло!

Кажется, я начинаю оправдываться… Рассерженный, возвращаюсь на свое инвалидное место, но оно уже занято. В кресле развалился мальчишка и беседует с Космонавтом. Я не сразу соображаю, что мальчишка скорректировал свои планы — какой там, к лешему, подледный лов, ему уже не до рыбы. Он решил сопровождать Космонавта в Кузьминки на просмотр «Звездных войн». Он все правильно вычислил: я его пожалею, одолжу ему три рубля на пропитание, Татьяна позвонит его родителям, а спать он будет в одном номере с Космонавтом на полу у двери, чтобы того не украли.

— А на «Звездные войны» вы пойдете? — спрашивает мальчишка.

— Нет. Я их уже видел.

— В Звездном городке?

— Нет. На Фобосе, — зевает Космонавт. — Американцы захватили с собой кассеты.

Мальчишка сражен. Даже меня бросает в дрожь. Какие слова… кино на Фобосе… Конечно, в школе мальчишке не поверят, что он ехал с Космонавтом в пригородном автобусе, но он предъявит фотографию с автографом.

— А фантастику вы любите? — продолжает допрос мальчишка, приходя в себя.

— Ненавижу, — опять зевает Космонавт. — Фантастику читать вредно. В детстве так ее читал, что чуть мозги не свернул.

— Но ведь читали-читали, и космонавтом стали!

— Это вопреки, а не вследствии того.

Я напускаю на себя строгий вид и грожу мальчишке пальцем:

— Мальчик, не приставай к человеку! Когда приедем в Кузьминки, я отправлю тебя домой с милицией. А пока садись вон туда, к дяде.

Мальчишка, испугавшись, отправляется к Дроздову и начинает пудрить мозги ему: не знает ли Дроздов, на каком морозе замерзает чистый медицинский спирт? Точка замерзания спирта, объясняет мальчишка, нужна ему для выведения формулы эликсира молодости. Он эту формулу выведет. Но это, конечно, не цель жизни, а так, мимоходом, побочный результат.

— А цель жизни? — интересуется Дроздов. Мальчишка что-то шепчет ему, а Дроздов ухмыляется.

«Ну-с, какая цель жизни может быть у этого мальчишки? — пытаюсь сфантазировать я. — Наверно, стать главным редактором антинаучного журнала».

Космонавт благодарен мне за спасение от юного алхимика. Он откидывает спинку кресла, закрывает глаза и уже спит. Уже все спят, только мне не спится. Я чувствую беспокойство старого шатуна, которого обложили егеря за то, что он зимой не спит и натворил всяких дел. Я гляжу на дорогу, на горбатую спину олиного «Запорожца» и на желто-синий милицейский «Жигуль» с мигалкой. Шины автобуса прилипли к трассе, мы мчимся, не ощущая скорости, и тихий гул мотора навевает на меня прицепившийся с утра мотивчик: «Дедушка плачет, шарик улетел…»

Наган дремлет у меня на груди. Почему я отправил «ЗИМ» за «Звездными войнами»? Неужто я в самом деле предвидел эту дорожную катастрофу?.. Не знаю. Мой «ЗИМ», что хочу, то и делаю.

Мимо нас проносится черный сырой лес и худые вороны на голых ветвях, которых (ворон) я уважаю за то, что они терпеливо дожидаются весны и не хотят переселяться из леса в город. Я и сам не прочь жить в лесу, днем спать в дупле, как сыч, а ночью охотиться на мышей, — да люди засмеют. Что-то скучно стало ездить по Руси среди ворон и стальных заградительных бордюров. Никогда уже не выйдет из леса соловей-разбойник с кистенем, не выскочит волчья стая и не пройдут по шоссе танки Гудериана. Разве что редкий смерч покуражится над воображением легковерного главного редактора.

Странно, живя столько лет в лесу, я никогда не встречал волков, зато немецкие танки видел живьем именно здесь в октябре сорок первого с подножки отходящего эшелона. В то утро, переночевав в Печенежках, они переехали речку-вонючку на месте нынешнего водохранилища и выползли из леса прямо у железнодорожного переезда, когда наш эшелон начал медленно уходить В ту ночь все происходило так медленно, что мне казалось, что утро уже никогда не наступит. Мы медленно грузили теплушки предметами на все буквы алфавита, в лесу медленно разгоралось и медленно горело сырое и деревянное учреждение без вывески (взрывать его было нечем), а потом, откуда ни возьмись, появился какой-то нервный артиллерийский товарищ командир и всю ночь торчал над душой, матерился и угрожал расстрелять ответственного за эвакуацию (меня, то есть), если мы через пять минут не уберемся с путей.

Под утро, когда ударил сильный мороз, паровоз наконец-то зашипел, вагоны загремели, я вскочил на подножку и послал артиллериста ко всем чертям и еще дальше, а тот, выдирая из кобуры пистолет, уже бежал к своей зенитной батарее. Похоже, он хотел, но забыл меня застрелить Что-то его отвлекло. Начинало светать. Я вдруг обнаружил, что за ночь все кругом поседело. Насыпь, вагоны, лес — все покрылось инеем; а из поседевшего леса в утреннем полумраке выползали громадные грязные и седые крысы. Этот кошмар остался при мне на всю жизнь бегущий к пушкам артиллерист в белом полушубке, истерически ревущий паровоз, мои взмыленные подчиненные и охрана НКВД, на ходу запрыгивающие в эшелон, и ползущая на переезд крысиная стая.

Почему они не стреляли и не пытались нас уничтожить? Наверно, нам повезло… Наверно, они так спешили к Москве, что им не было дела до какого-то удирающего эшелона из пяти теплушек. Удивительно, они даже притормозили, пропуская последний вагон, и полезли на переезд, где были наконец-то встречены этим нервным артиллерийским командиром, который стал бить по ним прямой наводкой.

Грохоту было!.. Я видел, как он плясал и как они горели. Думаю, что содержимое нашего эшелона в переводе на послевоенные годы стоило побольше всей танковой армии Гудериана — но тогда этого не знали ни мы, ни они, ни этот артиллерийский командир, похожий на молодого Льва Толстого… Вот был бы фокус, если бы он меня застрелил! Представляю выражение лица наркома вооружений!

— Дедушка плачет, шарик улетел, — тихо напеваю я.

— Его утешают, а шарик летит, — подпевает Космонавт и опять спит.

Дьявола в природе, конечно, не существует, продолжаю размышлять я, но он способен на многие ухищрения. Он мог