Проблема определения видовой принадлежности крови была решена лишь в начале XX столетия и произошло это отнюдь не за счёт появления новых микроскопов, а благодаря изучению химических свойств крови. Этот прорыв в медицинской науке связан с работами выдающихся судебных медиков Фёдора Чистовича и Пауля Уленгута (имеется в виду т. н. «реакция Чистовича-Уленгута»).

Судья распорядился вернуть Бэбкока в свидетельское кресло. Допрос продолжился, а затем сцена повторилась в мельчайших деталях — Трейн стал совещаться с помощниками, судья снова отпустил Бэбкока в зал, после чего Генеральный прокурор заявил, что имеет намерение продолжить допрос. Бэбкок в третий раз занял свидетельское место. Глядя на судорожные попытки Генпрокурора Трейна выдумать какой-то такой хитро закрученный вопрос, который заставил бы свидетеля произнести двусмысленную фразу, всякий понимал, что вся линия обвинения проваливается на глазах. То, что прокуратура называла «научными доказательствами», таковыми не являлось, а «эксперт обвинения» Дэйна Хейс никакой не эксперт, а малообразованный шарлатан.

Продолжительный и совершенно бесполезный для стороны обвинения допрос Джеймса Бэбкока оказался изнурительным для его участников, но не лишённым интереса для наблюдателей.

Однако защита, как будто бы не довольствуясь публичным посрамлением противника, не остановилась на достигнутом и вызвала ещё одного научного специалиста. Таковым стал Джордж Харриман (George B. Harriman), стоматолог по образованию, профессор микроскопической анатомии Бостонского зубоврачебного колледжа (Boston Dental college). Этот эксперт дал показания, полностью соответствовавшие прозвучавшему ранее суждению профессора Бэбкока. Пожалуй, единственное отличие сказанного Харриманом от слов Бэбкока заключалось в том, что он немного иначе определил границы, в которых может изменяться размер кровяных телец человека — от 0,00026 (1/3800) дюйма до 0,0005 дюйма (1/2000). В остальном же всё, сказанное Харриманом, в точности соответствовало показаниям Джеймса Бэбкока.

Сторона обвинения снова продемонстрировала огромное желание добиться от свидетеля хоть какой-то оговорки или двусмысленной формулировки. Харриману было задано большое количество вопросов, в том числе о его образовании и опыте работы. Генеральный прокурор для чего-то поинтересовался размером кровяных телец лягушки [совершенно непонятно, для чего]. Самое смешное заключалось в том, что Харриман уверенно ответил, назвав диапазон, в котором они изменяются, и пояснив, что кровяные тельца лягушки, грубо говоря, превышают человеческие примерно в 2 раза. На вопрос о том, существуют ли научные труды о различиях крови человека и животных, Харриман сообщил суду, что подобные работы известны, и упомянул, в частности, исследование доктора Била (Beal), который признал невозможным различить кровь человека и животных при оптических исследованиях. Тут, кстати, можно заметить, что этого учёного Бэбкок вовсе не упоминал, так что Харриман совершенно очевидно подкрепил утверждения предыдущего эксперта новым аргументом.

Далее свидетельское место занял Эммануэль Сэмюэлс (Emmanuel Samuels), житель города Квинси (Quincy), южного пригорода Бостона. Сэмюэлс работал лаборантом и специализировался на подготовке различных биологических образцов для их исследования под микроскопом. Свидетель заявил, что не помнит, чтобы когда-либо готовил для оптических исследований кровь лошадей или иных животных, но с человеческой кровью работает постоянно, выполняя заказы различных учебных заведений. Отвечая на вопросы адвоката Сомерби, свидетель сообщил суду, что люди очень по-разному описывают то, что видят во время работы с микроскопом, и к их рассказам следует относиться с осторожностью, поскольку они очень субъективны. Дословно Сэмюэлс выразился так: «Я не видел двух человек, которые одинаково описывали бы увиденное под микроскопом» («I have never seen two people who saw an object the same through a microscope»).

Сторона обвинения, по-видимому, израсходовав весь эмоциональный запал на предыдущих свидетелей, не стала подвергать Сэмюэлса перекрёстному допросу, и тот покинул кресло свидетеля, не пробыв в нём и 10 минут.

Далее защита, явно стремясь не понижать степень давления на противную сторону, вызвала очень важного свидетеля, но уже не из числа научных экспертов. В зале суда появился Фредерик Ристин (Frederick A. Risteen), тот самый бакалейщик, в чей магазин, согласно версии защиты, Левитт Элли направился вечером 5 ноября, в то самое время, когда по версии прокуратуры он должен был убивать Абию Эллиса.

Все, следившие за ходом судебного процесса, в эти мгновения напряглись. Никто не мог остаться равнодушным, ведь сейчас свидетелю защиты предстояло впервые опровергнуть аргументацию обвинения, причём произойти это должно было не в форме умозрительного научного спора, а прямым ниспровержением той хронологии событий, на которой настаивала прокуратура. Адвокаты Левитта Элли уже показали себя настоящими мастерами своего дела — они очень грамотно подбирали свидетелей и умело вели их допросы, и в те самые секунды, пока Фредерик Ристин шёл к свидетельскому креслу и приводился к присяге, мало кто из присутствовавших в зале сомневался, что этот человек выступит очень толково и скажет нечто такое, что сильно не понравится прокурорам.

Отвечая на вопросы адвоката Дабни, свидетель сообщил, что владеет магазином по адресу дом № 1051 по Вашингтон-стрит и знаком с Левиттом Элли около 3 лет. Он хорошо помнил события 5 ноября, поскольку это был день выборов. Тогда обвиняемый явился к нему в 20:10. Фредерик Ристин заверил суд, что не ошибается, называя это время, поскольку всегда забирает наличные деньги из кассы в 20 часов, и ко времени появления Левитта Элли в магазине касса в торговом зале уже была пуста. На вопрос, как долго обвиняемый пробыл в магазине, Ристин ответил, что не помнит этого в точности, но хорошо помнит, как Левитт в разговоре с одним из покупателей отпустил несколько комментариев по поводу выборов. Завершая выступление, свидетель добавил краткую характеристику обвиняемого, заявив, что знает его как очень миролюбивого человека, в адрес которого никто никогда не высказывался неодобрительно или враждебно.

Генпрокурор набросился на свидетеля в присущей ему очень жёсткой и даже непримиримой манере. Он резко и безапелляционно спросил, почему шефу полиции Ристин заявил, будто Левитт Элли не появлялся в его магазине. Свидетель хладнокровно ответил, что никогда подобного не говорил. Тогда Генпрокурор стал расспрашивать его о поисках топора, которые проводились в магазине Ристина. Дело заключалось в том, что когда детективы полиции узнали о походе Левитта Элли в магазин, то сразу же заподозрили, что обвиняемый использовал эту прогулку либо для сокрытия топора, либо, напротив, для его хищения и последующего использования в качестве орудия убийства. Эти взаимоисключающие предположения подтверждения не нашли, и о них все позабыли, но вот теперь Генеральный прокурор вытащил на свет эту бездоказательную и довольно странную по своей сути гипотезу. Трейн задал по меньшей мере 5 вопросов, так или иначе связанных с появлением топора в магазине Ристина, либо напротив, его исчезновением из магазина. Свидетель принялся терпеливо объяснять, что его вообще не интересовал топор в магазине, пока