– Блеск. Умница. Я с вас балдею, молодой человек. Сколько тебе за консультацию? – Она встала с кресла, подошла поближе, нагнулась и вдруг поцеловала Игната. В губы, но не сильно, едва прикоснувшись к ним своими губами.

У него в ответ защекотало в спине, за ушами и еще там, внизу.

Но он не снял руки с клавиатуры.

– Нисколько. У нас ведь оплата не поштучная, а повременная.

– Ладно. – Юля выпрямилась. – Ну а ты сам как считаешь, она его любит?

– Если да, то как-то по-странному. С другой стороны, «не странен кто ж?»

– Как думаешь, она хорошо трахается? А он? Им хорошо в этом смысле?

– Очень, – сказал Игнат. – Я это прямо вижу.

– Прямо видишь, как они трахаются? Только давай обойдемся без этого. Без рискованных описаний, а то закатают в пластик и поставят «восемнадцать плюс», а это мне не надо.

– «Восемнадцать плюс» и пластик – это если матом, – уточнил Игнат. – Как там пишут – «содержит нецензурную брань». При чем тут «брань»? Какие козлы! Брань – это же ругань, когда говорят: «Пошел ты на художника учиться! Чудило грёбаное, долбозвон злокусачий!» А когда просто матерные слова, это не брань, а лексика. Нецензурная лексика, вот так и надо писать. Да, так о чем мы? О том, что им хорошо в койке. Он с ней, если хочешь знать, из-за этого жил и женился на ней из-за этого. Очень захотел. Можем описать их секс во всех подробностях, но только без «нецензурной брани», и в пластик не закатают. Я думаю, у тебя получится.

– А как же мокрый носик? – возразила Юля. – Ты же сам говорил, как он увидел где-то у метро девочку, темненькую, с тусклыми волосами, робкую, и с мокрым носиком.

– Даже еще хуже, – согласился Игнат и начал развивать тему. – Перегородочка носа всегда у нее такая, красноватая и с раздражением. Она это место мажет кремом. От этого кажется, что у нее все время насморк. И еще там все время вскакивает прыщик. Она его мажет то йодом, то пастой Лассара. Йодом, когда выходит на улицу, а пастой Лассара – белой такой! – дома. Но и это еще не все, – с упоением продолжал Игнат. – У нее такая невротическая навязчивая привычка – все время трогать нос, то есть не нос, ты понимаешь, а вот это место, где перегородка соединяется вот с этим, ну, надгубьем. Она или трогает нос, или изо всех сил старается его не трогать.

– А это вообще можно вылечить, вот чтобы совсем? – спросила Юля.

– Сейчас можно. Сейчас есть разные мощные лекарства от аллергии. А тогда был один себе димедрол. Или пипольфен. И от него была сонливость. И еще сейчас есть разная психотерапия. А тогда не было ничего такого.

– Значит, она все время теребит нос? – заинтересовалась Юля. – Или, скосив глаза, смотрит на него, старается заглянуть под низ? – Она засмеялась.

– Не теребит, а промокает платочком. У нее все время с собой маленький чистейший, белейший платочек. Даже не в кармане, а засунут за браслет часов. У нее красивые и дорогие швейцарские часы, старые, старый дамский золотой «Ролекс» на тонком плетеном золотом браслете, подарок свекрови на первую годовщину свадьбы, когда у них еще были хорошие отношения. Свекровь, Римма Александровна, передарила ей часы, которые ей муж, министр Перегудов, подарил тоже вот на первую годовщину свадьбы. В сорок девятом году. Римма Александровна очень гордилась собой, что сделала вот такой подарок. Она вообще-то скуповата… Ты записывай, записывай! – сказал Игнат. – А то я все забуду.

– Сейчас. – Юля раскрыла свой макбук. – Пишу: нос, прыщ – это уже записано. Римма, часы… Наверное, лучше записывать на диктофон.

– Сама смотри. Я бы все-таки рукой. В смысле – на комп.

– Устала! – сказала Юля. – Развесели меня. Но чур, словами! Расскажи совершенно отдельную историю. И это у нас будет вставная новелла.

– Хорошо, – сказал Игнат. – У нас в институте, где я недолго работал, в одном, так сказать, гуманитарном НИИ, интересный случай был. То есть мне рассказывали.

19.

– Вот представь себе, – рассказывал Игнат. – Жила-была одна девушка, очень заметная, из какой-то вполне обеспеченной и даже, можно сказать, влиятельной семьи. Двадцать семь лет. Высокая такая. Каблуки, прическа, косметика, часы-кольца. И сама красивая. Правда, были проблемы. Ноги длинные, но чуть-чуть кривоватые. И грудь больше, чем надо, и пузико выпирает, а попа, наоборот, меньше нормы. Но все ничего, это все как-то маскировалось сапогами, платьем, посадкой и повадкой. Если сидела, то ногу на ногу, если стояла, то вот так, в пятой позиции.

– В третьей, – поправила Юля.

– Хорошо, хорошо. Да. Ну и они в буфете сидели, была своя компания, человек пять девок и один мужик. Два столика сдвигали, как раз вшестером. Девки такие были, подруги этой красавицы. Тоже ничего, хотя не такие блестящие. А мужик – тут особый разговор. Парень лет тридцати с хвостиком. Женатый. Ребенок есть. Живут в каком-то Сукино-Выкино, панельный дом, двухкомнатная квартира. Это он сам рассказывал. Потому что он в этой компании был как подружка. Даже как служанка. Девки усядутся, он им кофе тащит, берет у стойки, запоминает, кому с молоком, кому черный, кому двойной. Плюс еще булочки запоминает! Всем ведь разные булочки: кому с маком, кому с корицей. Они, конечно, ему деньги дают, он потом сдачу раздает, а они, представляешь себе – я сам слышал, я за соседним столиком был! – они иногда ему говорят: «Сдачи не надо!» Как бы шутя. А он тоже как бы шутя отвечает: «Спасибочки-с, ваше благородие!» – и как бы шутя сдачу прячет в карман. Странно, да? Но он очень бедный был, это было видно. Конечно, белая рубашка, галстук, костюм, ботинки начищены, хотя рубашка старенькая, галстук с пятнышком, пиджак лоснится, брюки с перезаглаженными стрелками. Ботинки со сбитыми носами, царапины затерты гуталином… Бедность, бедность! Аккуратная такая бедность, достойная, чисто вымытая и даже сбрызнутая одеколоном.

– Ты прямо как баба, все рассмотрел! – сказала Юля.

– Не как баба, а как писатель! – засмеялся Игнат. – Всегда нужны подробности.

– Подробности, – возразила Юля, – нужны там, где они нужны. Мне так кажется. Зачем полстраницы описывать диван, на котором никто не трахается? Вот тебе афоризм! Запиши! Зачем полстраницы описывать чьи-то нищебродские портки, если это не нужно для сюжета? Что за страсть к бессмысленным описаниям? Ты что, Тургенев или Достоевский?

– Я хуже Достоевского, – скромно сказал Игнат. – Но лучше Тургенева. А ты что так разволновалась?

– Я? Ты что? Давай дальше.

– Даю. А кроме того, он, этот самый Славик, был жуткий урод. Клинический. Не просто некрасивый, а какой-то ужасный. Лысоватый, несмотря на молодые годы, причем как католический падре – с круглой лысиной. А по бокам, наоборот, длинные волосы. Не так чтобы сальные и редкие, но и не особенно пышные и густые. Толстый пористый нос. При этом узенький острый подбородок. Плохо растущие усы. Щеки с красными такими пятнами и рубчиками. Как говорит наш дорогой учитель Виктор Яковлевич Риттер, «вошел юноша со следами былых прыщей». Руки некрасивые – пальцы какие-то плоские. Зубы плохие. Редкие, кривые и желтые.