— Почему именно ты взялся расследовать его нарушения? Ты вне системы, верно? — Не дожидаясь ответа, Виктория кивает себе сама, — верно. Никто тебя не попросит, тем более — не прикажет. Скорее всего у тебя огромная куча дел, связанных с тем, чтобы освободить свою часть мира и свой народ. Так почему именно ты находишься сейчас здесь, в этой квартире, в этой комнате?

— А ты не рада? — Он чувствует себя погребённым заживо, потому что внятного ответа у Люцифера нет: ну не говорить же ей, что он почти уверен, это либо сам Маль, либо кто-то из его приближённых, которых по пальцам одной руки посчитать можно, хотя у сатанинского отпрыска ноль доказательств, только чуйка.

— Я-то рада, — Виктория — сама проницательность, — однако что-то тут не сходится, если ты грешишь на Мальбонте и ровно поэтому спустился сам.

— Что не сходится?

— Смотри, Шепфамалум — такой киношный злодей, всравшийся тёмный бог, который сидел в таком же тёмном царстве-государстве, не способный выбраться к свету. Разве, освободи его Маль сейчас, тот не захочет в первую очередь отомстить блудному пасынку?

— Сидел в тёмном царстве-государстве? — Вопрос мужчина пропускает, не расслышав и полностью концентрируясь на своих пятках, в которые словно иглы вдавили. Узнаваемое ощущение — ты что-то нащупал.

— Ну да, ты же сам рассказал, что…

— Непризнанная, я не говорил, где Шепфамалум находился до своего монументального плена. — Пальцами он приподнимает её подбородок и внимательно смотрит, — и я знать не знаю, где его обитель, как она выглядит и что из себя представляет. Никто не знает.

— Тогда откуда у меня эта мысль?

— Потому что ты — единственная, кто был там, кроме Мальбонте. — Неудобная героиня, мешавшая почивать на лаврах, от того и списанная в утиль. — Что ещё ты помнишь?

— Не знаю, — она дёрнула лицом, освобождаясь от цепкой ладони, — я не уверена. Много тьмы и единственная «лампочка», как прореха в небе. Когда я оказываюсь около неё, тот, кто меня преследует, терпит поражение. Он не может выйти на свет.

— Уокер, — Люций звучит сипло, вдруг понимая, что все догадки, домыслы и чутьё его не подвели, — преступник не пытается освободить Шепфамалума. Он пытается его убить.

В качестве заключительного штриха этого полотна в коридорной тиши тут же каркает дверной звонок.

— Ты кого-то ждёшь? — Мужские радужки становятся алыми, гневными и сияющими.

— Нет. Точно нет.

— Херóво.

* * *

В 1960-м году население Детройта составляло почти два миллиона человек, среди которых было двадцать девять процентов чернокожих, а остальные семьдесят — белые. На сегодняшний день, если судить по последней переписи, в Детройте проживает всего семьсот тысяч человек, из них восемьдесят четыре процента — это чёрные.

Айк Бадди родился и вырос в Детройте, как выросли его отец, дед и прадед и не выросло два брата. Младшего убили в одной из заброшек, когда тому едва стукнуло двенадцать, потому что оказался не в том месте не в то время. Судьба старшего брата по имени Оушен ещё прозаичнее — он сторчался. Сначала попал в одну из банд, потом стал диллером, загремел в тюрьму для малолетних, сумел выйти по УДО, но к тому моменту так плотно сидел на мете, что его смерть была лишь вопросом времени.

Оушену Бадди хватило трёх зимних месяцев.

Мать — крупную, хлебосольную женщину того простоватого вида, про который говорят «мамми нигга», похороны двух сыновей довели до последнего оплота отчаяния, откуда она уже не вернулась. Пребывая стремительно худеющим телом в Детройте, рассудком родительница находилась в мире радужных пони, а врачи спецклиники лишь руками разводили — это её зона комфорта, ей хорошо в ракушке, которую Астория сама себе напридумывала.

С точностью наоборот это сработало на Айке. Он возненавидел старшего брата за слабость, возненавидел тех, кто убил младшего брата, за трусость, и поступил в полицейскую академию, вгрызаясь в гранит науки под смешки товарищей «Что, Бадди-еврибади, хочешь обелить свою расу?».

— Кто там? — Из-за двери долетает голос коллеги и чей-то ещё, кто приказывает не приближаться к проёму.

— Вики-тики-тави, открывай, это я. — Ему очень хочется услышать радостное «Айка-зазнайка», хотя в детстве он ненавидел сказку про ту девчонку и грабли. Но нет, коп не похож на выскочку из книжки, он всего добился сам и никогда не выпендривается понта ради.

— Айк, ты? Что-то случилось?

— Я, я. Открой дверь, надо перетереть по делу.

— Извини, квартал обесточен. Ты можешь… — какой-то шёпот, — …ты можешь подсветить лицо?

— Не вопрос, Вики-тики-тави, — он включает фонарик на мобильном и поднимает тот к верху, зная, что в глазке видно его массивную, темнокожую физиономию добряка, похожего на перекормленного младенца. — Ну как, достоин визита?

— Окейси, я открываю, — доносится до слуха.

— Открывай, — кивает Айк и, внезапно, чувствует страшную тревогу, — откры… стоп… СТОЙ, ВИКИ-ТИКИ-ТАВИ! НЕ ОТКРЫВАЙ!

Всю дорогу до её дома он хотел привести туда этого прыщавого паренька, перехватившего Бадди у Департамента, а теперь не хочет.

Но было поздно.

Когда дверь распахивается, в пустой проём падает тело детектива Бадди, который родился, вырос и умер в Детройте от сломанного тупым, тяжёлым предметом позвоночника.

И, будь здесь патологоанатом, тот чесал бы в удивлении нос — кажется, удар нанесён кулаком, но с нечеловеческой силой.

Комментарий к Ночь

Помянем в отзывах. =(

========== Утро ==========

Комментарий к Утро

перекрестила Помолясь!

Предупреждение для самых пугливых: не проматывайте вниз, иначе вы всё себе заспойлерите; пожалуйста, читайте с начала, здесь вам не причинят никакого вреда (но это не точно).

Красивое

У него красивая мечта, о которой не принято рассказывать. Где-то когда-то услышал, что если раскроешь рот и взболтнёшь лишнего, то пиши-пропало, мечта так и останется мечтой и уж точно не сбудется.

Начало своё эта мечта берёт в раннем детстве, но она совсем не романтичная и на экшен не похожа: в общем, совсем не та мечта, которая вызревает в головах у мальчишек подобного возраста. Но и он — не обычный ребёнок.

За столетия мечта зафигурилась, стала острой, обрела формы, но не законченный вид, пока, однажды, хотя он любит шутить «в тот роковой полдень», из безликой не превратилась во вполне определённую. У мечты появились черты — и это были черты Вики Уокер.

У него нет готового ответа, почему в любом мире, в любой истории, в любой трагедии авторы питают убогую страсть к круглым числам. Никто не пишет «это душещипательное событие разбило мне сердце в четырнадцать часов двадцать семь минут на пыльной парковке в Сарасоте», скорее там будет «взирающая мертвечиной полночь в