А если бы дара не было?

Она бы умерла. Она должна была умереть или там, в первом приюте, или во втором, куда ее перевели после безобразной драки — Тельма исцарапала лицо девице, вздумавшей отнять медведя. А второй откусила ухо. Она почти не помнила, как все произошло и почему она, до того дня терпевшая, вдруг взорвалась. Но ярость помогла.

Осталась.

И на новом месте стая ощутила готовность Тельмы дать отпор. Нельзя сказать, что ее вовсе не трогали. Всегда был кто-то сильней и наглей.

Вправе.

В неписаном приютском законе, преступать который было чревато. И выход один — примкнуть к сильнейшим или остаться среди отверженных. Тельма выживала. Ей не было стыдно. Наверное, не было… во всяком случае, тогда.

Украсть?

Воровство — лишь способ выжить. Главное, чтобы не поймали. А этому учишься быстро.

Обмануть? Сложнее. Почему-то у нее никак не получалось врать правдоподобно. А были такие, которые как дышали… жили ложью…

Просить?

Требовать?

Или взять нож и пойти на ночную охоту? Вдруг да повезет встретить пьяного. Девчонки постарше подрабатывали и иными способами. Тельма тоже научилась бы. Научили бы. Просто повезло… да, теперь она понимает, что повезло родиться некрасивой. Да и выглядела она моложе своего возраста, а клиенты, что ни говори, побаивались связываться с откровенными малолетками.

Эту память она бы отдала.

И страхи впридачу.

Старое кладбище с перекормленною землей. Желтые кости. Легкие, ноздреватые и хрупкие. Они легко ломались, а за целые платили дороже. Иногда везло находить зубы или даже золото.

…отдала бы и чужую боль. Ту, которая появляется вместе с черными пятнами на ладонях. С жаром. С запахом гноя… как их звали? Девочек-близняшек, которые первыми ушли? Тельма не помнит. И остальные… слишком много и всяких… воспитательница тоже… ее вот не жаль. Она ненавидела свою работу. И свою жизнь. И вообще, кажется, всех, с кем эта жизнь сводила.

Она забирала половину того, что платили за кости.

И отдавала четверть директрисе.

Та вот успела уйти и скорее всего устроилась на новом месте. Она если жалеет о чем, так о том, что старых кладбищ не так и много. С другой стороны, если подойти с умом, всегда найдется что продать.

Или кого.

— Я не могу ничего сделать с тем, что уже случилось, — голос Мэйнфорда доносился издалека, пробивался сквозь туман памяти. — Я хотел бы, но не могу. Зато я могу изменить то, что будет.

Ложь.

Никому нельзя верить.

Даже желтоглазому Зверю.

Джонни вовсе не был слабаком.

Конечно, он не умел пить. Но только глупцы гордились бы подобным умением. Он же, напротив, был горд осознанием, что в выпивке не нуждается совершенно.

Джин разрушает разум.

И печень.

И прочим органам достается. Джонни случалось вскрывать людей, злоупотреблявших алкоголем. О да, он бы многое мог рассказать отцу, который жизни не мыслил без бутылки. И братьям бы досталось. Порой Джонни, честно говоря, подмывало наведаться в родной городок.

Заглянуть в гости.

В минуты особой душевной слабости он представлял, как это будет, и не просто представлял. Он рисовал себе детальную картину, в которой находилось место и для кашемирового пальто с лисьим воротником, чтобы каждому видно было, что стоило это пальто немало, и для перчаток из белой кожи. Для трости — ее Джонни присмотрел в галантерейной лавке, но до сих пор не решился потратить сорок шесть талеров. А вот мечта без трости из полированного дерева, с крученою резною ручкой, щедро покрытой золотом, не складывалась.

Его родичи, слишком тупые, чтобы осознать, сколь повезло им возыметь в семье истинного целителя, к позолоте были неравнодушны.

Что бы они сказали?

Отец, будь жив, разразился бы бранью, может, сплюнул бы даже на ботинки Джонни… или нет? В нем всегда сильно было подобострастие. И, поколачивающий матушку охотно, перед бригадиром ли, перед муниципальным ли работником отец терялся.

А перед Джонни?

Растерялся бы? Заговорил бы тем своим, нервическим голосочком, в котором то и дело проскальзывали плаксивые ноты, которым он беседовал с представителем банка?

Братья?

Гарольд, во всем пытавшийся походить на отца, растерялся бы… Энджи… и Таф? Близнецы, что вечно издевались над младшим и слабым? Они-то сумели бы сообразить, во что обошелся наряд. А если не сами, то жены их, наверняка крикливые и неопрятные, под стать братьям, подсказали бы.

В мечте Джонни въезжал в родной город на собственном авто. Машина сияла лаком и хромом. И узкие улочки затихали, завороженные этакою картиной. И Джонни, проехав мимо мэрии, остановился бы перед трехэтажным зданием универмага — некогда дочка хозяина высмеяла его робкие попытки ухаживать, — зашел бы. Просто повидаться.

Просто убедиться, что годы не пощадили синеглазую Эдну Штолль…

Годы никого не щадят.

Она вышла замуж. И обзавелась выводком сопливых детишек. Растолстела. И пристрастилась к выпивке или же к крепким сигаретам. Неважно, главное, что, увидев Джонни, она мигом осознала бы, какую когда-то совершила ошибку.

Все бы осознали.

А он, пройдясь по магазину — старик Штолль всегда сам контролировал работу продавцов, и сомнительно, чтобы дочь, помогавшая ему сызмальства, изменила этому обычаю, — остановится перед ней. Снимет шляпу, ту, за двадцать два талера, с шелковой лентой и слегка загнутыми полями.

— Здравствуй, Эдна, — скажет Джонни, — а ты изменилась. Будь добра, принеси два фунта нуги в шоколаде…

…когда-то он не смог купить и крохотной плиточки, в отличие от единственного сынка мэра, баловавшего Эдну нугою.

Она вспомнит.

Вспыхнет.

И рассмеется неправдоподобно счастливым смехом. И нуги принесет. И ветчины. И выпивки, потому что не принято являться в дом с пустыми руками. Он же будет рассказывать. Нет, ничего конкретного, но просто обмолвится, что в Нью-Арке цены выше, а нуги выбор куда больше. И ветчину давно уже не заворачивают в промасленную бумагу. Более того, продукты можно заказать по телефону… как, здесь тоже? Удивительно, что прогресс и до глубокой провинции добрался. Но разве это не чудесно?

Позже в мечте, тщательно оберегаемой от мира, появлялась Синтия.

Она была идеальна.

Из хорошей семьи. Стройная. Красивая. Пожалуй, Эдна и в лучшие годы не обладала и десятою толикой подобной красоты. В мечте Синтия держала Джонни под локоток и мило улыбалась Эдне. Или же говорила о грядущей свадьбе, показывала колечко с бриллиантом… в мечте бриллиант был крупным, с перепелиное яйцо размером.