Но и через боль тварь услышала, как щелкнул дверной замок. Она развернулась, готовая атаковать того, кто посмел нарушить их с Джонни уединение. Однако знакомый запах успокоил.

— Молодец, — мужчина в черном кашемировом пальто, будто вынырнувшем из мечты Джонни, стянул перчатку. — Заканчивай. Говорить можешь?

— Й-а…

Человеческое горло было неудобно. И тварь с трудом управлялась с излишне жесткими голосовыми связками, не способными издавать нормальные звуки.

— Не спеши, — мужчина присел рядом с телом. — А вот убивал ты его зря. Талантливый был парень.

Он закрыл мертвецу глаза.

— Сколько проблем из-за одной идиотки… надо было раньше отдать ее тебе…

Тварь заурчала.

И с хрустом распрямилась. Она вытянула руки, пошевелила пальцами, провела ими по лицу, знакомясь с ним наново. Потрогала уши, удивляясь тому, что люди настолько глухи. Сунула в рот. Тупые зубы тоже не радовали.

— Это ненадолго, — мужчина поднялся. — Скажи что-нибудь.

— Я… плохо… чувствовать… себя…

Каждое слово она не произносила — выплевывала. И мужчина поморщился. Если внешнее сходство было абсолютно, то речь…

— Плохо?

У твари даже вопросительные интонации вышли.

— Мне… время… принять, — палец ее уперся в висок. — В его голове много… путано… я не понимать, что он думал.

— Разберись. Времени у нас осталось не так много.

Тварь кивнула.

С каждым мгновеньем она все лучше обживалась в заемном теле. И запах его изменила, чтобы соответствовал оригиналу. Правда, обоняние людей было примитивно, но тварь не любила рисковать. Она отошла в сторонку, несколько неуклюже присела на табурет и пошевелила пальцами.

Мужчина же открыл дверь, впуская троицу в одинаковых костюмах.

— Приберитесь здесь.

Старший кивнул.

— Я… буду готов… — тварь дернула шеей, и та захрустела. Все-таки человеческое тело отличалось удивительной неподатливостью. И к этому тоже придется привыкать, как и к неудобной одежде. — Скоро. Я буду. Готов.

Теперь тембр его голоса почти соответствовал образцу.

— Уж постарайся.

— От… отп… отпустишь?

— Если сделаешь все правильно, — мужчина посторонился. — Идем. Не будем мешать. Я расскажу, что ты должен будешь сделать.

— Убить.

— Нет. Пока мы никого не убьем, — он подал руку, и тварь осторожно вложила в нее собственную, которую еще ощущала чужой. — Ты должен будешь поставить метку… маленькую метку… садись. И надень на себя что-нибудь.

Тварь послушно натянула трусы.

— Постарайся вести себя естественно… у тебя ведь получится? — мужчина ответил сам себе. — Конечно… как иначе. В отделение все же не суйся, рисковать не стоит. Если позовут, скажи, что тебе нужен выходной. В конце концов, у тебя горе. Твоя невеста погибла…

Существо, задумчиво ковырявшееся в носу, срыгнуло.

— И не переигрывай, ладно? А то…

…дверь захлопнулась с резким звуком, и мужчина поморщился. Все же его исполнители при многочисленных своих достоинствах отличались некоторой узколобостью. Хотя следовало признать, что работа Джонни по стабилизации тонких каналов в принципе сделала возможным само их существование.

Талантливый был паренек.

Перспективный.

И определенно, следовало избавиться от Синтии раньше. Вот до чего доводят сантименты.

Здесь пахло хвоей и смолой.

Немного — йодом и еще водой, той самой, морскою, оставляющей на губах солоновато-горький привкус. И Тельма украдкой губы облизывала. Чувствовала?

Она не произнесла ни слова.

Села в машину. Отвернулась к окну и смотрела. А посмотреть было на что: госпиталь Пламенеющего сердца если и был частью города, то особой, существующей вовне прочего Нью-Арка с его дымами и грязью. Красная земля и белая дорога, точно выложенная из костей пациентов.

Каменные кедры с черной, будто обгоревшею корой. Если присмотреться, видны капли смолы, сочащиеся из ран, темно-пурпурные, точь-в-точь кровь. Хвосты белесого кустарника, по осеннему времени лишившегося листвы. И ветви похожи на вязальные спицы, воткнутые в землю. Остатками пряжи — конский волос, не то застрявший, не то бывший частью этих растений. И вдалеке — черная кромка побережья, вдоль которого вытянулись корпуса.

Их семь. Самый старый — низкое уродливое здание под черепичной крышей, из которой торчат остовы труб. Слева и справа к нему примыкают здания поновей. Сложенные из красного кирпича, отделанные белым мрамором, они выглядят вызывающе-яркими, щеголеватыми даже. Современные же корпуса вытянулись вдоль линии залива, отгородившись от прочих тополиной аллеей.

Мэйнфорду неуютно здесь. И он готов трусливо поджать хвост, отступить, найти любую причину, хоть мало-мальски вескую, достаточную, чтобы убраться с этой дороги.

А Тельме нравится.

Или нет?

Губы вновь облизала и поежилась, хотя в машине не холодно. По лицу не понять, что думает. Жалеет убогого? Презирает? Или все еще ненавидит, но тогда ненависть ее беззуба, бессильна и тем лишь сильней выматывает.

Стоило что-то сказать.

Сейчас.

Пока есть время.

Все еще есть время, но Мэйнфорд чувствует, как уходит оно.

Не песок — вода. Морская. С горечью и солью. С утраченной надеждой что-то изменить. А похоже, ему и вправду стоит обследоваться, если в голове мысли подобные бродят.

— Держишься рядом, — сказал он, когда машина остановилась.

Правильно.

Третий корпус. Прикладная неврология. Здесь он уже бывал и не желал возвращаться, но разве есть другой выход?

Матушка знает?

Наверняка.

И Гаррет… все в этом треклятом городе, обреченном подыхать, знают, что Мэйнфорд безумен. Нет, газеты были предельно корректны. Странное недомогание… приступ… переутомление… вопрос лишь в том, как надолго хватит этой корректности. Не сегодня завтра поставят вопрос об отстранении.

Временном.

Начальник будет говорить мягко и с сочувствием. Он — опытная крыса от политики и знает, как правильно разговаривать с обреченными. А Мэйнфорд обречен, что бы он сейчас ни делал. И не проще ли покориться? Сдаться? Лечь не только в этот, Бездной рожденный аппарат, но и в клинику? На обследование. День-другой.

Третий.

Белые таблетки в стаканчике. И голоса в голове отступят. А Мэйнфорд обретет покой. И Бездна с ним, с городом… как-нибудь выживет. А если и нет… Мэйнфорду будет все равно.