Кимон встал рядом с Фетидой, лицом к жрецу Геры, который, произнося нараспев слова брачной церемонии, посвятил соединение двух молодых людей этой богине. В силу обстоятельств весь ритуал сократили до минимума, поскольку флот выходил на рассвете. Присутствовали только свои, люди с кораблей, радостно приветствовавшие такое событие. Женитьбу сына Ксантиппа сочли добрым предзнаменованием для всего, что ждало их впереди.

Следов радости не нашлось лишь на разъяренном лице его матери. Ее отозвали от постели больного мужа, и она пришла с переброшенной через плечо влажной тряпицей и растрепанными волосами. Агариста даже не оделась соответственно торжественному событию, но по крайней мере темный цвет ее облачения подходил к выражению ее лица. Елена, поцеловав брата, прошептала ему на ухо, что все будет хорошо.

Взяв Фетиду за руку, Кимон долго чувствовал на себе ее взгляд. Перикл стоял впереди, ожидая, когда женщина, которой предстояло стать его женой, сделает шаг к нему.

Когда жрец сделал знак, Кимон повернулся к женщине, которая выходила за его друга. Их глаза встретились, и внутри у него что-то сжалось от увиденного. Он шагнул вперед вместе с ней, но потом отступил, и Фетида заняла свое место рядом с Периклом.

Они поцеловались, зрители восторженно зашумели и, подняв пару на плечи, устремились в таверну. Небо было ясным и вечер светлым, несмотря на поздний час.

Часть вторая

Опыт – начало учения.

Алкман, спартанский поэт

13

Облокотившись о край балкона из полированного камня, Артабаз всматривался в заполненную звездами ночь. Шорох набегающих на берег волн расслаблял и успокаивал. Вдыхая соленый воздух и катая между пальцами липкий черный шарик, Артабаз ощущал свое полное единение с этим объятым покоем миром. В небе с поразительной ясностью вырисовывался узкий край луны. По ту сторону пролива виднелось персидское побережье. Кипр – прекрасный остров, огромная морская жемчужина. Артабаз кивнул, спрашивая себя, есть ли сегодня поэтический настрой, и махнул рукой. Нет, сегодня было выпито слишком много вина. Поэту потребен голод, а не удовольствия. Вот почему его стихам всегда чего-то недоставало.

Он уже положил на язык один из маленьких шариков – смесь опия и гашиша, – зная, что его ждут сны, яркие и необычные, и что он проснется, задыхаясь и хватая ртом воздух, но в то же время реальный мир растворится. В такую ночь, после красного вина и хорошей компании, купающиеся рабыни могли превратиться в нимф и ангелов. Возможно, это будет только позолота, а не настоящая реальность, но что есть красота, если не воздействие на чувства?

Артабаз напомнил себе, что утром, возможно, и не вспомнит подробностей. По правде говоря, пиршество было излишне обильным, и он понимал, что если задержится еще немного, то вечер будет испорчен. Двадцать лет назад он выдержал бы и еще одно застолье, утопив его в красном персидском вине, а потом бы еще плясал и занимался любовью до восхода солнца.

Артабаз негромко рыгнул в кулак.

Он заслужил эти маленькие радости жизни и сны поприятнее воспоминаний о Платеях и греках. Какими уверенными они были в присутствии великого царя у Саламина, до того как Ксеркс забрал часть армии и флота и просто ушел домой. После этого его несчастные, брошенные военачальники растерялись, не представляя, что делать дальше – предложить грекам свободу или сжечь дотла все их города.

Он вздохнул. Ночной воздух был напоен сладким ароматом. Прибыв сюда, Артабаз поразился изобилию ярких цветов на холмах. Кипр лежал далеко от сухой страны греков и даже от его собственной родины. Он не знал названий ни тех красных цветов, что были здесь повсюду, ни огромных кустов с розовыми и пурпурными бутонами, тянувшихся вдоль дороги к порту и насыщавших ветерок ароматами благовоний. Да и зачем ему это знать? Он – солдат или, по крайней мере, был им.

При Платеях Артабаз наблюдал, как великая доблестная армия разбилась о боевой строй спартанцев. Он шел слева, тогда как Мардоний наносил удар по центру, и видел, как персы и мидяне убивают рычащих греков в шапках из собачьих шкур. Все так хорошо начиналось! Он снова рыгнул и поморщился от поднявшейся в горле горечи.

Казалось, целую вечность персидское войско бросалось на воинов в красных плащах. Артабаз завывал вместе со всеми, ожидая, что враг не выдержит и обратится в бегство, ожидая стремительного прорыва вперед, верного признака победы. В Фермопилах в конце концов так и произошло. При Платеях – нет. Более того, брошенное копье повергло наземь Мардония, и крик его был болью отчаяния.

Он помнил лошадей, бешено носившихся без всадников. Схватить за поводья, ловко запрыгнуть на спину – дело мгновения. При этом воспоминании Артабаз нахмурился. Возможно, первым его намерением было сплотить войско, собрать конницу, растерявшуюся после гибели командующего. Но в тот момент, получив возможность спастись, он ощутил приближение собственной смерти, после чего развернул лошадь и проскакал сотни шагов в противоположном направлении.

Несколько человек ушли с ним, стыдливо опустив голову и пряча глаза. Потом, когда он заставил себя вернуться, перед ним предстала картина полного разгрома. Персидское сердце было вырвано, но спартанцы все еще стояли на том же месте, окруженные мертвецами. Афинские гоплиты тоже построили свою фалангу и стали вторым камнем, о который сломался персидский серп. Воспоминания отозвались слезами, и Артабаз вытер глаза. Опий иногда оказывал такое действие, хотя Артабаз всегда был человеком страстей, подтверждением чему служил широкий пояс. Он слишком многое видел, слишком глубоко чувствовал, слишком близко к сердцу все принимал. Такие люди, как Мардоний, были настоящими каменными глыбами по сравнению с ним. Он же мог десятилетиями расплетать узелки на нитях памяти, заново переживая болезненные моменты даже в зените радости.

Повинуясь внезапному побуждению, Артабаз зажал между зубами второй смоляной шарик, раскусил его и проглотил. Вот как нужно проживать жизнь – одним глотком! И пусть сбудутся самые смелые мечты! В ту ночь сатрап Кипра пообещал своим гостям все удовольствия мира. Подтверждая свое гостеприимство, в качестве одного из развлечений он предложил купающихся рабынь. Артабаз посмотрел на луну и с удивлением отметил, что уже перевалило за полночь. Место для нового есть всегда, подумал он. Новое прогоняет старую боль.

Платеи остались далеко позади, напомнил он себе, память о далекой земле и о другом времени. Артабаз поблагодарил Ахурамазду за спасение от ужасов поражения. Кости Мардония навеки останутся на поле боя, как и кости Масистия и Гидарнеса, командира «бессмертных».

Из всех начальников персидской армии Артабаз был единственным, кто добрался домой.