это детям. Чтобы никто не вздумал выступать против воронов.

Он замолчал. И Андрей тоже молчал, не зная, что сказать. Он подумал: Лиза была права, что так боялась инквизиторов. А он-то, дурак, еще любил эти тупые сериалы про Черного ворона, защитника и освободителя… А в них, оказывается, все вранье… Конечно, стали бы показывать по магзеркалам правду, если эти программы одобряют Поводыри.

– Поводыри и инквизиторы – это одно и то же? – тихо спросил Андрей.

В светлых глазах князя вспыхнула кошачья хищная зелень. Пантера, спокойно лежавшая возле двери, угрожающе рыкнула и, повернув голову, тоже пристально посмотрела на Андрея.

– Надеюсь, – мягко, почти мурлыкающим голосом, за которым, впрочем, перекатывалось угрожающее рычание, спросил князь, – ты понимаешь, что такие вопросы нельзя задавать кому попало и где угодно? Я тебе не враг, более того, на данный момент твой единственный союзник, но, если спросишь меня о чем-то подобном вне стен этого кабинета, буду вынужден сдать тебя Инквизиции.

Андрей похолодел, с ужасом глядя на князя. Он прекрасно понимал, что не просто не сумеет противостоять Дионисию с его пантерой, а даже сбежать не сможет.

– Вижу, понимаешь, – заключил князь, и рычащие нотки исчезли из его голоса. – Тебе это все в новинку, ты многого не знаешь, поэтому тебе следует быть максимально осторожным. Если критика Инквизиции не то чтобы допустима, но возможна при некоторых смягчающих обстоятельствах, то за одно осуждающее слово в адрес Поводырей ты можешь оказаться на месте древнеегипетского юноши, вид которого тебя так потряс. А вместе с тобой – все, кто тебе сочувствовал и помогал. У меня другие планы на собственную жизнь, а также семья, которая зависит от меня, поэтому я заранее тебя предупреждаю: при малейшей подобной глупой ошибке с твоей стороны я отдам тебя Инквизиции без сопротивления. Это понятно?

– Понятно, – пересохшими губами ответил Андрей, избегая смотреть на князя. Он был сбит с толку и не знал, как теперь к нему относиться. То он говорит, что единственный союзник, и зовет в ученики, то сообщает, что в случае чего сдаст Андрея инквизиторам на пытки и смерть.

– На моем месте, – уже с прежним дружелюбием сказал князь, – немногие были бы с тобой так честны. Но я тебе искренне симпатизирую и хочу, чтобы ты осознал серьезность ситуации. Это единственный для тебя способ выжить сейчас и победить потом. А чтобы это сделать, тебе нужно сейчас вести себя очень тихо, незаметно и законопослушно и делать все в точности так, как советуют опытные товарищи.

Под опытными товарищами князь, видимо, имел в виду себя.

– Вижу, ты это понимаешь. Ответ же на твой вопрос – «да». Только Поводыри нас ведут и направляют, а инквизиторы карают тех, кто уходит с этого пути или мешает идти верной дорогой другим.

Дионисий немного помолчал, сделал несколько глотков чая и сказал уже другим голосом, расслабленным и задумчивым:

– Впрочем, так было не всегда. Когда-то давно вороны были просто советниками при вождях, волхвами, прорицателями. Свойства воронов – мудрость, умение предвидеть будущее, складывая существующие вероятности. В отличие от пифий, предсказания которых спонтанны и не поддаются объяснениям, вороны умеют просчитывать будущее, а самые мудрые и видят его отчетливо. Если вожди хотели побеждать, они прислушивались к воронам. Но тогда вороны никогда сами не вмешивались в управление, не заставляли магов и обычных людей идти по тому пути, который увидели. Решение всегда оставалось за народом и вождями, которых этот народ выбирал.

– А почему все изменилось? – решился спросить Андрей, надеясь, что этот вопрос не покажется князю опасным.

– Именно эту историю я и собирался тебе рассказать, – улыбнулся Дионисий. – Все изменилось из-за бабочки.

Глава 9. Бабочка царицы Софьи

Когда ей исполнилось двенадцать весен, стали шушукаться: старшая царевна, мол, – пустышка, нету в ней силы. А злые языки поговаривали: поди, незаконнорожденная она. Даже вон у младших царевен серебряные сестры появились: у Анны – малиновка, а у Марфы – голубица. Пусть и малые, безобидные птахи, но девкам больше и не надо. Все одно судьба у них в тереме сидеть. А у Софьи так никого и нету. Мудрый Никон только руками разводил, только, говорил, небесным воронам ведомо, будет ли серебряная сестра у царевны али нет. Батюшка-царь, обеспокоившись, даже старца Аввакума велел звать, хотя дюже не любил его, а уж как с Никоном столкнутся они, бывало, только перья и летят, даром что почтенные мужи оба. Старец Аввакум на царевну строго поглядел и рек, что, мол, великая судьба у царевны, а более ничего он открыть не может, потому как туманом грядущего все закрыто. Никон его обсмеял за такие предсказания: мол, эдак и новорожденный вороненок может; вели, батюшка-государь, гнать его, откуда пришел. Царь-батюшка и погнал, что делать. Только ясности это в вопросе с царевной Софьей не добавило.

А через год уже почти все шептаться стали, может, и правда незаконнорожденная царевна-то? Софью все эти перешептывания ранили, она замкнулась, сделалась нелюдимой и смурной. А тут еще братик любимый, Ванечка, который один ее понимал, начал хворать. А за ним – и батюшка. Царевна почернела вся, то у ложа больного брата сидела, то у батюшкиного. Другие сестры, конечно, тоже переживали. Но, видно, не понимали пока, чем все обернется, когда царя и его старшего наследника не станет. А Софья понимала. И было ей страшно так, что иной раз дыхание перехватывало и темнело все в глазах. А еще отчаяние ее накрывало, оттого что сама она такая бесполезная и бессильная. А без серебряной сестры ее даже никто слушать не станет, выкинут из терема вон, как только батюшка и брат умрут. И за сестер даже вступиться будет некому. Родня-то материна, Полозовы, себе на уме, поперек других не пойдут. Одно слово – змеюки, скользкие и хладнокровные. Матушка-то не такой была… она Софью любила пуще других, но ведь матушки давно уж нет. А мачеха хищной кошкой на Софью смотрит, она за своих детей бороться будет, и родня за ней. А на стороне Софьи никого, кому нужна царевна-пустышка? Скорее всего, и жизнь не сохранят, чтоб глаза не мозолила новому царю. А если сохранят из жалости к увечной царевне – так еще хуже. Глядеть, как сестер вырезают на твоих глазах, а ты и пикнуть не можешь. Бесполезная. Бестолковая.

Так Софья, проклиная себя, доживала последние дни, считала вздохи умирающего батюшки и брата. Сколько еще осталось? Столько же и ей самой, и сестрам отмерено.

Когда отец испустил последний вздох, только она рядом была. Смотрела на бледнеющее лицо, кусая губы. Завыть, закричать – и то нельзя. Уже недолго до рассвета оставалось. Несколько часов бесполезной жизни для нее и сестер. Сидела молча, сдерживая крик и рыдания, а в груди сердце колотилось запертой птицей, больно стучась о ребра. И будто пожар в груди разгорался, жгло нестерпимо болью и отчаянием. А потом полыхнуло – и, не стерпев боли, Софья сама упала замертво рядом с телом батюшки. А когда открыла глаза, в первый миг смотреть не смогла – таким сиянием полыхала серебряная бабочка, метавшаяся над лицом отца. А тот вдруг шевельнул губами, блеснул из-под застывших век черными глазами и молвил тихо:

– Держись, Сонюшка, и сестренок убереги. Верю: справишься ты. Силу в тебе великую теперь чую. Ястребовых держись, верные они, хоть только силу и уважают. Раньше бы на тебя и не глянули, но теперь поддержкой станут, коли сговоритесь. А теперь пусти меня, милая, тяжко мне тут…

Софье невыносимо было батюшку отпускать, одной оставаться. Однако столько муки было в его голосе, что хоть и против собственной воли, но позволила она ему снова умереть и сама не поняла, как сумела это сделать.

А ее серебряная сестра, которую царевна уж и не чаяла увидеть, слетела ей на ладонь, трепеща хрупкими крылышками.

А поутру, когда главы родов, бояре и вороны толпились над телом батюшки, вышла к ним Софья. Бледная, с кругами под глазами от бессонных ночей. Простоволосая, в черном сарафане и с золотым венцом на голове. Все замолчали ошеломленно. Первым опомнился Полозов. Пробормотал, заискивающе обращаясь к остальным:

– Не гневайтесь, уважаемые. Видите, помутилась умом моя племянница от горя и скорби. Не ведает, что творит, – и с притворной медовой лаской обратился к Софье: – Иди, Сонюшка, к себе, невместно тебе тут, – добавив вроде шепотом, но чтоб другие слышали: – И венец-то сними, не про тебя сие.

А Софья подняла на него глаза и так глянула, что даже змея Полозова пробрало –